Тот Город
Шрифт:
Конечно, я рисковал. Он мог осадить меня, мог просто разозлиться и замолчать. Но он ответил, после долгого молчания и неохотно:
– Неместные мы, батюры [31] , дед сюда от раскулачивания сбежал. Доносить не пойдём мы, человека за мешок муки продавать.
– Разве были такие?
– Полдеревни такие, – усмехнулся он. – Людям есть надо, детишек кормить.
– А вы? У деда твоего тоже дети были.
– Деда моего дети такого хлеба не стали бы есть.
31
Батюры –
Он сказал это негромко и даже не слишком выразительно, без осуждения, без презрения, но мне вдруг стало совершенно ясно, почему из всей деревни выбрали именно его деда.
– А мать твоя из местных?
– Мать моя и есть дедова дочка. А отец – соседа сын. Отцову семью раскулачивать пришли, а он к соседу убёг, к деду моему. Дед мой отчаянный был, долго не думал, что мог – взял, что не мог – бросил, да сюда сбежал.
– И не нашли его?
– Что здесь искать? Отсюда ссылать некуда.
– Вас тоже могли раскулачить?
– Шестьсот оленей стадо у деда было.
Шестьсот оленей. Если олень – это как автомобиль, то дед Корнеева был очень богатым человеком.
– А кто такие батюры, Корнеев?
– Из Кудымкара пришли, – буркнул он. – Всё, кончай языком чесать, завтра опять затемно выйдем.
Он закрыл глаза и отвернулся к стене. Я достал из рюкзака туристскую карту Коми, нашёл Кудымкар. Намного южнее и западнее. Картина постепенно складывалась у меня в голове, и чем чётче она становилась, тем тревожнее мне делалось, тем яснее я понимал, что взялся за дело, которое может оказаться мне совсем не по силам.
Глава четвёртая
Арест
1
В конце января, поздно вечером, когда Ося сидела на диване в старой Яникиной рубашке, от которой всё ещё немного пахло Яником и которую она надевала только тогда, когда становилось совсем невмоготу, в дверь постучали. Ося сняла рубашку, набросила платок, открыла дверь, готовая ко всему. За дверью стоял Коля Аржанов.
– Что ж ты, Ярмошевская, даже войти не приглашаешь, – сказал он, неловко усмехаясь, и Ося посторонилась, пропуская его в комнату.
– Чаем напоила бы, что ли, – попросил он, сев к столу. – Я и гостинец принёс.
Ося поправила занавеску между спальной и жилой половиной, взяла чайник, отправилась на кухню. Когда вернулась, Коля стоял у книжной полки, разглядывал книги. На столе на бумажке лежали три конфеты «Мишка косолапый».
– Книжки у тебя больно заумные, – сказал Коля, не оборачиваясь. – Ни к чему это. Не надо выделяться.
– Я не выделяюсь, – ответила Ося, ставя чайник на стол. – Я читаю то, что мне интересно.
Он взял в руки увесистый том грабарёвской истории живописи [32] , полистал, сказал:
– Прошлым живёшь, Ярмошевская. А жить надо будущим. Вперёд надо смотреть.
Ося не ответила. Он поставил книгу на полку, присел к столу. Она налила чай, положила конфеты на блюдечко – материн сервиз с сахарницей и вазой для конфет давно был продан.
– Работаешь в артели, в комсомол так и не вступила, общественной жизнью не живёшь, – сказал Аржанов. – Пора тебе пересмотреть своё поведение.
32
«История русского искусства» – шеститомник под редакцией художника И. Э. Грабаря, выпущенный в 1910–1916 годах издательством И. Н. Кнебеля.
Ося опять промолчала. До встречи с Яником оставалось пятьдесят девять месяцев, их надо было как-то прожить.
– Я тебе который раз говорю, Ярмошевская, иди к нам на Путиловский. У нас многотиражка заводская, художники нужны. А ежели ты чего боишься, я могу тебе пропуск устроить, походишь по цехам, посмотришь, какие отличные ребята у нас работают.
– Я подумаю, – чтобы отделаться от него, пообещала Ося.
– Подумаю, подумаю, – передразнил он. – Нечего тут думать, Ярмошевская. Времена нынче суровые, работать надо, а не думать. А то, сама знаешь…
Ося не ответила, он глянул быстро, искоса, и ей вдруг сделалось его жалко. Он был болен той же самой болезнью и так же, как она, не хотел вылечиваться. Или не мог.
– Я вам очень благодарна, Коля, за помощь и за сочувствие, – сказала она. – Но я не могу и не хочу себя переделывать. Я никогда не стану одной из ваших отличных ребят.
– Почему? – медленно спросил он.
– Не получится. Вот вы сказали, что я выделяюсь. А я не выделяюсь, я просто другая. Мне другое интересно, меня другое радует…
– Хочешь сказать, я тебе не пара, – всё так же медленно произнёс он.
– Ну что вы, скорее уж я вам не пара. Да и разговор этот бессмысленный, у меня есть муж.
– Сегодня есть, завтра нет, – сказал он, недобро усмехаясь. – Ты что, вправду веришь, что такого контри-ка, как твой так называемый муж, наши органы отпустят?
– Уходите, – тихо сказала Ося. – Пожалуйста.
– Дура, – сказал он, поднимаясь. – Какая же ты дура.
Хлопнула дверь. Ося даже не повернулась, всё сидела у стола и думала. Аржанов был уже комсоргом цеха, хвастался на кухне, что лично знаком с Косаревым, главным комсомольцем страны. Его можно было бы попросить разузнать про Яника. Но у такой просьбы есть цена, и эту цену она не готова была платить. Яник никогда бы ей этого не простил.
Пару дней спустя её поймала в коридоре соседка, затащила в тёмный угол, за огромный ящик-ледник, которым зимой никто не пользовался, спросила в самое ухо, так что Осе стало неприятно от горячего несвежего дыхания:
– Ты чего такое с Колькой сотворила, он третий день зверем смотрит, того и гляди зарычит.
– Ничего, – ответила Ося. – Он звал меня на Путиловский, а я отказалась, вот и всё.
– Родилась юродивой и помрёшь юродивой. Ты знаешь, чего он вчерась по пьянке на кухне орал?