Тот, кого рядом нет
Шрифт:
На ее уроках никому не хотелось ни шушукаться, ни смеяться. Нет, она не кричала, не бегала за директором, она просто оставляла после уроков, и это было страшное наказание. Обреченный на муку подходил к ней с исписанными листочками, она молча указывала ошибки и отправляла ученика на место. Так до тех пор, пока жертва не принесет верное решение.
Она научила учеников ненавидеть Химию, одну из самых интереснейших наук на свете… Но знания в ученических головах остались на всю жизнь…
Пока двое-трое страдальцев маялись за партами, она писала планы, раздумчиво
Она шла вдоль окон, и отражение ее волос прыгало по нижним стеклам пучком рыжего пламени…
Квартира ее, наконец, была готова, и Ада Андреевна взялась за обустройство своего гнездышка. Старуха-соседка за полцены уступила ей свою полутораспалку. Поперек комнаты, под потолком, Ада попросила рабочих натянуть проволоку, на которую повесила темно-вишневые шторы. Получилась мини-спальня.
Вещей у Ады было немного, но в школе дали тумбочку и стол, стулья, в магазине купила Ада зеркало, небольшой палас… Заглянув в ее гнездо, Ирина успела подивиться – при таких денежных запасах зачем понадобилось ехать в глухое село, учительствовать?
В другой раз, заглянув по-свойски к Аде Андреевне, Ирина застала там физрука, Олега Степановича, и смутилась. Тот заявил, что пришел проводку наладить, и засобирался домой. Но Ада так посмотрела на застывшую у двери Ирину, что та вылетела, не простившись, и решила, что больше к Аде – ни ногой!
«Проводку! – рассуждала она про себя, – После капитального-то ремонта…».
Глава 4. Два товарища
– Ах, какая женщина, – напевал рослый, лысоватый Олег Степанович. Он, в мешковатом спортивном костюме, укладывал волейбольные мячи в подсобке спортзала, по совместительству – курилке. Здесь висел запах пыли, дешевого табаку, вперемешку с иностранным одеколоном. Последний запах, впрочем, приятный, шел от Рудольфа Борисовича.
– Я их всех ненавижу, – сипловато отозвался историк. Он снял очки – после живописного рассказа Олега Степановича они запотели. Близоруко щурясь, он взялся протирать стекла клетчатым платочком. Соломенная прядь норовила занавесить глаза.
– А чего их, баб, ненавидеть, – хохотнул физрук, – среди них всякие попадаются. Но эта – кошка… Я жене сказал, что – на тренировку, а сам позанимался с ребятами часок, и…
Дверь спортзала скрипнула, сунулась черная голова Юрича:
– Рудик тут? А я за тобой.
– Да, да, пойдем, – Рудольф Борисович был явно рад, что заботливый Юрич увел его из компании физрука.
Кроме бойкого языка, у Юрича было доброе сердце. Он с первого дня принялся опекать хмурого горожанина, как наседка неразумного цыпленка. Сельчане тянули шеи из-за невысоких заборов, чтобы посмотреть, как длинный Юрич, в развевающемся плаще, несется по улице, неся в согнутых руках на отлете нечто круглое, махровое, в полосочку. Сурков выглядывал в щелочку из сеней и мучился, видя всеобщее внимание.
Юрича, похоже, его переживания нисколько не трогали. Напротив, у Рудольфа иногда
– Мамаша ведь не будут по ночам варить! Как сварили, так я и доставил! – и деловито разматывал полотенце. На свет появлялась кастрюлька с ароматным супом или котлетками с горячим картофельным пюре. Рудольф, все еще ворча, стремительно опустошал посуду, а Юрич сидел напротив, подперев щеку рукой, и материнские чувства переполняли его…
Он учил горожанина правильно топить печь. Впрок заготовил растопки, принес из дома настоящую, кованую кочергу.
Иногда Юрич, прибыв к четырехквартирному, выбирал вместо свежеструганного крылечка старое, с перилами. Ирина ахала, всплескивала руками, когда Юрич, лукаво блестя каре-зелеными глазами, рассказывал о деревенских новостях.
Сообщения о соседе занимали в блоке новостей последнее место, но были самыми жгучими.
– Как будто меня надоумил кто! Дай, думаю, вернусь, посмотрю, что он делает. Захожу, и сразу чую – чадный запах! Углей полно, а этот чудак трубу захлопнул! А ведь и ты отравиться могла бы! Запросто! Угар бы просочился, через подполье. Ладно, я заглянул, открыл трубу вовремя.
Ирина непритворно ужасалась, прижимала ладошки к горящим щекам.
В самом деле, отношения историка с печью как-то не заладились. Он воспринимал ее как большое капризное существо, от которого только и жди неприятностей. То она чуть не отравила его, то не хотела затопляться, он две тетради сжег с планами…
А в начале октября устроила очередной сюрприз. Впоследствии Рудольф сам удивлялся – как не сообразил вовремя? От усталости, должно быть. На уроках он утомлялся страшно, особенно первое время.
Дело было так. Дети на пришкольном участке собрали пакет черемухи, принесли Юричу в столярку. Тот торопился разгружать доски, вручил ягоду коллеге-историку, бросил коротко:
– Подсуши на печке.
После уроков решил, как всегда, проведать друга. Еще в сенях чуя недоброе, Юрич распахнул дверь, и обомлел: Сурков метался в слезоточивом молочно-черном дыму, размахивая огрызком тлеющего веника. На полу хрустели ягоды, липли к подошвам…
Юрич выдернул товарища на улицу, настежь распахнул двери, и потом стоял у калитки, не пропуская бабу Полю. Та, с ведром воды в руке, рвалась на тушение пожара. Юрич терпеливо объяснял ей и небольшой толпе соседей, что никакого пожара нет, печь немного задымила – и все. Сурков кашлял.
Расследование, проведенное Юричем, показало: Сурков, помня инструкции, рассыпал ягоды на холодной плите. После обеда же увлекся ритуалом растопки: два полена по краям, смятая бумажка, щепки, сверху дрова, и трубу, трубу не забыть открыть! О черемухе он и не вспомнил. Прилег вздремнуть, а проснулся от едкого запаха и шипения, и комнату не узнал – над головой клубился черно-молочный полог!
Запах держался долго, и Рудольф Борисович мрачно думал иногда, что так вот пахнет одно слово, которое часто приходило здесь ему на ум. Слово это – «ненавижу».