Тот, кто придет за тобой
Шрифт:
Его словно всасывали через изогнутую соломинку, как коктейль, как вино, как джин-тоник или водку. Как ни странно, но страха не было вовсе. Все воспринималось как должное, ровно и спокойно. Будто кто-то, успокаивая его, твердил: "Так надо, так надо!" Полет был краток, видно, засасывали его хорошенько, и совсем скоро впереди забрезжил яркий свет солнца, жгущего издалека глаза своими резкими лучами. Его движение стало замедляться, и медленно-медленно, словно космонавт в невесомости он подплыл к выходу.
Жуткая картина пустыни, коричневой с черными вкраплениями
Река плескалась у его ног, и пробивающаяся травка легко качалась ей в такт, и заходящее вечернее солнышко слегка пригревало его. Он опять был "здесь и сейчас". Чушь, произошедшая с ним сейчас, не имела никакого объяснения. Шарик лежал на ладони – теплый, мутный, тяжеленький, вокруг была жизнь и, вроде бы, все было нормально.
– Устал, наверное, – подумал Паша и сунул шар в карман. Расколотый кувшин он решил бросить в воду, потом несколько тупо встал и на слабо гнущихся ногах медленно прошел на верхнюю набережную, направляясь к остановке. Сазонов не мог ни о чем думать, кроме своего путешествия по синему тоннелю и пустыни с шагающими по ней людьми.
Он шел, размышляя о своем помрачении, двигаясь, словно зомби, по маршруту "центр – дом", так как будто кто-то его вел. Уже темнело. Придя домой, он по привычке выложил все из карманов, и, заметив шарик, осторожно положил его в одну из фарфоровых чашек на полке посудного шкафа. Потом разогрел свои любимые макароны с сосисками и поковырял их задумчиво вилкой – есть, почему-то, не хотелось.
Он плюнул на все, лег в постель и мгновенно вырубился.
Ему приснилась черная птица с черными птенцами и звуки громких труб над качающимся частоколом надраенных до блеска копий, и солнце, огромное жгучее солнце, бьющее своим стальным сверкающим мечом по безжизненной древней пустыне.
Глава 2. Переход
Монотонный скрип огромных деревянных колес неказистых военных повозок, влекомых по пустыне грязно-серыми быками, казалось, въедался в кожу, под волосы, в кости черепа и, словно двуручная пила, медленно распиливал мозги.
Жесткая седая пыль застилала глаза и иссушала потрескавшиеся горячие губы, забивала носы и рты, залезала в глаза, покрывая грубые, обожженные солнцем, лица солдат бледным туманом, и все они – десятый Фретензис (Бурный), счастливый легион Великой Римской империи, были похожи на вереницу старцев-бродяг, уныло плетущихся по иссушенной немилосердным восточным солнцем равнине с редкими голыми кустами и островками пожухлой травы.
Второй день легионеры, не зная отдыха, протыкали измученными тяжелым переходом телами великую пустошь, мерно двигая натруженными и привыкшими ко всему ногами, проходя за день перехода по семьдесят миль. Окрики центурионов, визг колес, мычание быков и звяканье амуниции не нарушали солдатского шага. Было понятно, что несмотря на жару, пыль и жажду, эти люди дойдут до своей цели, чего бы это им не стоило.
Пыль, везде одна только пыль, и жесткий, равномерный шорох шести с половиной тысяч пар грубых сандалий, разрезающих пустыню, словно огромный нож, на две части – жизнь и смерть…
Такой же седой от пыли легат легиона Гай Реций, с высоты своего коня с гордостью оглядывал растянувшуюся по пустыне колонну своих усталых товарищей.
Его солдаты, закаленные в длительных кровопролитных боях ветераны, как зомбированные, двигались туда, куда он их вел, не ропща и не разговаривая. Люди-машины, сила и гордость Римской империи, торжество воинской дисциплины и выучки.
Дух войны жил в этих людях, и глаза их, не смотря на пыль, светились от прошлых и будущих побед. Они были сродни его старому, потертому, но надежному мечу. Ни за какие богатства Гай не променял бы его на новый с золотым украшением генеральский меч, врученный ему еще давным-давно, в Паннонии, и ржавевший где-то среди скарба его слуги.
Цель их была уже близка. Еще сорок миль и они подойдут вплотную к варварскому городу с исковеркавшим четкую латынь названием Геброн, на юго-восточном краю Иудеи, окраине, завоеванной еще во времена славного Помпея Палестины.
Четвертый месяц легион не выходил из боев, усмиряя повстанцев приграничья, четвертый месяц солдатские ноги топтали здешнюю неблагодарную землю, а солдатские руки методично и профессионально убивали врагов. Те ничего не знали о науке тактики и стратегии боев и имели лишь жажду мести за поруганную свою свободу, чтобы возвратить когда-то утерянные земли.
Это восстание не имело смысла, потому что его подавление, уничтожение людей и удержание Римом этих богом забытых и, в общем-то, никому не нужных земель, были предопределены заранее.
– Передай, через полчаса привал на четверть часа. До темноты больше отдыха не будет, – Гай посмотрел в иссеченное шрамами и морщинами запыленное лицо старшего центуриона Марка Либералиса.
– Будет сделано, командир, – хрипло ответил пожилой центурион, его наставник и нянька, его заместитель и друг, хранитель и главная опора – старый вояка, помнивший еще времена самого великого Тиберия.
Для уже седого Либералиса, поступившего в легион еще семнадцатилетним, вся его жизнь была – военная служба. Он, бедный крестьянский сын, прошел весь путь от самого младшего пращника до высокой должности старшего центуриона прославленного десятого легиона. Он умел только воевать и учить этому других, жестоко вколачивая в солдат эту непростую науку.
Должность старшего центуриона легиона – должность неблагодарная. Его ненавидят солдаты, его ненавидят враги. Это очень одинокая должность. Либералис – истинный римлянин, характера был гордого, но привык не задавать лишних вопросов, и уж тем более, не спорить с командиром.