Тот, кто шепчет
Шрифт:
Ее голос замер.
Фей закрыла рукой глаза, а потом и все лицо. Через какое-то время она снова взглянула на Майлса с грустной и виноватой улыбкой.
— Пожалуйста, простите меня! — сказала она, вскинув голову, и слабый золотистый свет заструился по ее волосам. — Понимаете, я словно заново пережила все. Это свойственно одиноким людям.
— Да. Я знаю.
— И больше мне ничего не известно, правда. Вы хотите что-нибудь спросить?
Майлс, чувствуя себя чрезвычайно неловко, протянул к ней руки:
— Милая мисс Ситон! Я не прокурор и здесь нахожусь не для того,
— Возможно. Но я предпочла бы, чтобы вы их задали, если у вас возникли какие-то сомнения.
Майлс колебался.
— Полиция смогла найти только одно уязвимое место в моих показаниях — это злополучное купание. Я находилась в реке. И не было ни одного свидетеля, который мог бы наблюдать за башней со стороны реки. Поэтому не было и никаких сведений о том, приближался ли кто-нибудь к башне с этой стороны. Разумеется, предположение, что кто-то — да еще в купальном костюме — способен взобраться на крышу башни по гладкой стене высотой сорок футов, совершенно абсурдно. В конце концов они вынуждены были признать это. Но между тем…
Улыбаясь, словно все это уже не имело значения, но не находя в себе сил унять легкую дрожь, Фей встала. Не давая себе времени одуматься, повинуясь какому-то внезапному импульсу, она медленно направилась к Майлсу, лавируя между доходившими ей до пояса грудами книг. Ее голова была слегка наклонена набок. В ее глазах, в ее губах была некая бессильная кротость, некая прелесть, на которую Майлс откликался всем своим существом. Он спрыгнул с подоконника.
— Вы верите мне?! — вскричала Фей. — Скажите, что вы мне верите!
Глава 8
Майлс улыбнулся ей:
— Конечно же я вам верю!
— Спасибо, мистер Хэммонд. Но мне кажется, что вы немного сомневаетесь, немного… как бы это сказать?…
— Не в том дело. Просто профессор Риго прервал свой рассказ где-то на середине, и остались некоторые неясные моменты, которые продолжают мучить меня. Какой вердикт вынесла полиция?
— В конце концов был сделан вывод, что это самоубийство.
— Самоубийство?
— Да.
— Но почему они пришли к такому заключению?
— Полагаю, все дело в том, — сказала Фей, и тонкие дуги ее бровей причудливо изогнулись, — что полиция не могла найти никакого другого объяснения. Этим вердиктом полиция спасала свое лицо. — Она в нерешительности помедлила. — И на ручке шпаги-трости были отпечатки пальцев только самого мистера Брука. Вы знаете, что он был заколот шпагой-тростью?
— О да. Я даже видел эту чертову штуку.
— Полицейского врача, славного маленького доктора Поммара, едва не хватил удар, когда он услышал о вердикте. Боюсь, я не поняла его объяснений, но он утверждал, что нанести такую рану самому себе практически невозможно, разве только мистер Брук держал шпагу за клинок, а не за рукоять. Но все равно… — Она пожала плечами.
— Подождите минутку! — запротестовал Майлс. — Насколько я понял, портфель с деньгами исчез?
— Да. Верно.
— Если никто не поднимался на крышу башни и не закалывал мистера Брука, то что же, по их мнению, произошло с портфелем?
Фей отвела взгляд.
— Они решили, — ответила девушка, — что во время предсмертных конвульсий он… он каким-то образом сбросил портфель в реку.
— Дно реки исследовали?
— Да. Сразу же.
— И портфель не был найден?
— Нет… его вообще не нашли.
Фей опустила голову, ее глаза были прикованы к полу.
— И не из-за недостатка усердия! — негромко воскликнула она, кончиками пальцев проводя бороздки в покрывавшем книги слое пыли. — В первую военную зиму это происшествие прогремело на всю Францию. Бедная миссис Брук умерла той же зимой — от горя, как все считали. Гарри, как я уже говорила, был убит под Дюнкерком.
Потом пришли немцы. Они пользовались любым случаем, чтобы поднять шум вокруг сенсационного убийства, особенно такого, в котором замешана безнравственная женщина, считая, что подобные вещи отвлекут французов от всяких бесчинств. О, они-то уж позаботились о том, чтобы интерес публики к этому преступлению не иссяк!
— Насколько я понимаю, — сказал Майлс, — вы оставались во Франции во время оккупации? Вы ведь не успели вернуться в Англию?
— Нет, — ответила Фей, — мне было стыдно.
Майлс повернулся к ней спиной и яростно стукнул кулаком по подоконнику.
— Все, хватит об этом, — объявил он.
— Прошу вас! Ничего страшного не случилось.
— Нет, случилось! — Майлс угрюмо смотрел в окно. — Торжественно обещаю, что с этой темой покончено, что я никогда не вернусь к ней, что я больше никогда не задам вам ни одного вопро… — Он запнулся. — Значит, вы не вышли замуж за Гарри Брука?
Глядя на ее отражение в темном оконном стекле, он заметил, что она смеется, еще до того, как с ее губ сорвался хоть единый звук. Он увидел, как Фей откинула голову, расправила плечи, закрыла глаза, резко выбросила вперед руки; он увидел, как смех рождается в ее горле, и лишь потом услышал едва ли не истерический, рыдающий, душащий ее хохот, звеневший в тишине библиотеки, и был поражен этим бурным проявлением чувств у такой сдержанной девушки.
Майлс повернулся к ней. Он физически ощущал, как на него накатывает волна нежности и желания защитить, проникающая в самые глубины его сердца, и пришел в смятение, сознавая, что от этого до любви рукой подать. Спотыкаясь, он устремился к Фей. Он налетел на книжную башню, которая с грохотом рухнула — в свете лампы сверкнул столб поднятой пыли — как раз в тот момент, когда дверь открылась и в библиотеку вошла Марион Хэммонд.
— Знаете ли вы, — раздался трезвый голос Марион — и накал страстей тотчас же ослабел, как спадает порванная струна, — который сейчас час?
Прерывисто дыша, Майлс застыл на месте. Фей тоже замерла, и на ее лицо вернулось обычное безмятежное выражение. Этот взрыв эмоций либо привиделся ему, либо послышался в бреду.
Однако даже ясноглазая оживленная Марион держалась несколько напряженно.
— Уже почти половина двенадцатого, — продолжала она, — и если Майлс собирается полночи не спать, по своему обыкновению, то мой долг — позаботиться, чтобы все остальные по крайней мере выспались.