Тот, кто шепчет
Шрифт:
Затем к нему вернулась способность говорить.
— Но, в конце концов, вы не можете быть виновной! — сказал он, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно убедительнее. Ему казалось жизненно важным логически доказать Фей, что она не может быть виновной. — Говорю вам, этого не может быть! Это… Послушайте!
— Да? — отозвалась Фей.
Рядом с комодом стояло старое кресло, обивка которого совершенно истрепалась, а на спинке даже была покрыта заплатками. Фей, поникнув, опустилась в него. Выражение ее лица почти не изменилось, но по щекам
— Теперь мы знаем, — сказал Майлс, цепенея, — что вы ни в чем не виноваты. Говорю вам, я узнал!… Я только что узнал, что… все эти обвинения против вас были тщательно сфабрикованы Гарри Бруком…
Фей быстро подняла голову.
— Значит, вам это известно, — сказала она.
— Более того, — неожиданно он понял кое-что еще и, отступив назад, указал на нее пальцем, — вы тоже знали! Вы знали, что все это придумал Гарри Брук! Вы всегда это знали!
Это не было озарением, которое иногда случается у человека, чьи нервы напряжены до предела; просто Майлс расставил все факты по своим местам.
— Именно поэтому прошлой ночью вас так безумно рассмешил мой вопрос о том, поженились ли вы в конце концов с Гарри! Именно поэтому вы упомянули о порочащих вас письмах, хотя Риго ничего не говорил о них. Именно поэтому вы сказали вскользь о Джиме Морелле, близком друге Гарри, которому тот каждую неделю писал и о котором Риго никогда не слышал. Вы все знали с самого начала! Правда?
— Да. Я все знала с самого начала.
Она почти прошептала эти слова. Из ее глаз все еще текли слезы, а губы начали дрожать.
— Фей, вы сошли с ума? Вы что, совершенно потеряли голову? Почему вы так ничего и не сказали?
— Потому что… Господи, какое это сейчас имеет значение?
— Какое это имеет значение? — Майлс проглотил стоявший в горле ком. — С этой чертовой штукой!… — Он торопливо подошел к комоду и, преодолевая отвращение, взял пачку банкнотов. — Полагаю, в портфеле еще три такие пачки?
— Да, — ответила Фей. — Еще три. Я только украла их. Но не тратила эти деньги.
— Кстати, что еще лежит в этом портфеле? Почему он так раздут?
— Не прикасайтесь к нему! Пожалуйста!
— Хорошо! Я не имею права вмешиваться. Я понимаю. Я делаю это только… только в силу необходимости. Но вы спрашиваете, какое это теперь имеет значение? Когда в течение шести лет полиция пытается выяснить, что случилось с этим портфелем и находившимися в нем деньгами?
Звук шагов в коридоре, который они, поглощенные разговором, услышали только сейчас, когда он раздался у самой двери, казалось, не имел к ним никакого отношения. Но стук в дверь, негромкий, но властный, они уже не могли игнорировать.
Ответил Майлс, ибо женщины были не в состоянии сделать это:
— Кто там?
— Офицер полиции, — сказал голос снаружи, в котором, как и в шагах, слышались непринужденность и властность. — Могу я войти?
Рука Майлса, в которой все еще была зажата пачка банкнотов, со скоростью нападающей змеи метнулась к карману и исчезла в его глубине. «И сделал я это, — подумал Майлс, — как раз вовремя». Потому что стоящий за дверью человек не стал дожидаться приглашения войти.
Дверь распахнулась, и на пороге появился высокий подтянутый мужчина в плаще и котелке. Возможно, они все ожидали увидеть форму полицейского, и ее отсутствие показалось Майлсу зловещим знаком. У него возникло чувство, будто ему знакомо лицо этого человека: коротко подстриженные седеющие усы, квадратная челюсть и крепко сжатый рот — признаки военного.
Вошедший стоял, держась за ручку двери, по очереди оглядывая их всех, а позади него в коридоре поднималась и опускалась тень открывающейся и закрывающейся челюсти.
Эта челюсть дважды открылась и закрылась, прежде чем вошедший прочистил горло.
— Мисс Фей Ситон?
Фей встала и пошевелила рукой, отвечая на его вопрос. Она двигалась чрезвычайно грациозно, не сознавая, что на ее лице, вновь безмятежном, видны следы слез.
— Моя фамилия Хедли, — представился незнакомец. — Суперинтендент Хедли, полиция Большого Лондона, уголовно-следственный отдел.
Теперь Майлс понял, почему лицо полицейского показалось ему знакомым. Майлс подошел к Барбаре Морелл. Барбара заговорила первой.
— Я как-то раз брала у вас интервью, — сказала она дрожащим голосом, — для «Морнинг рекорд». Вы рассказали мне много интересного, но почти ничего не разрешили включить в статью.
— Верно, — согласился Хедли, взглянув на нее. — Вы, разумеется, Барбара Морелл. — Он задумчиво посмотрел на Майлса: — А вы, должно быть, мистер Хэммонд. Похоже, вы промокли до нитки.
— Когда я выходил из дома, дождя не было.
— В такие дни, — сказал Хедли, качая головой, — всякий разумный человек, выходя из дома, прихватывает с собой дождевик. Я мог бы одолжить вам свой, но, боюсь, он понадобится мне самому.
Эта натянутая светская беседа, во время которой находившихся в напряжении слушателей не оставляло ощущение смертельной опасности, не могла длиться долго. Майлс прекратил ее.
— Послушайте, суперинтендент! — воскликнул он. — Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы поговорить о погоде. Главное, вы… вы — друг доктора Фелла.
— Верно, — согласился Хедли.
Он вошел в комнату, снял шляпу и закрыл за собою дверь.
— Но доктор Фелл сказал, что не станет вмешивать во все это полицию!
— Во что? — спросил Хедли вежливо и слегка улыбнулся.
— Во что бы то ни было!
— Ну, это зависит от того, что вы имеете в виду! — заявил Хедли.
Его взгляд блуждал по комнате, останавливаясь на сумочке и черном берете Фей, брошенном на постели, на большой пыльной жестяной коробке, выдвинутой из-под кровати, на задернутых шторах двух маленьких окон. Потом Хедли, не выказывая явного интереса, стал смотреть на лежавший на самом виду под лампой на комоде портфель.