Тот, кто виновен
Шрифт:
– Всего лишь тысячу раз! – Йола закатила глаза и принялась перечислять основные моменты этой истории: – Вы хотели пойти в автомобильный кинотеатр. Ты припарковал своего «жука» у Альди за углом, но, когда фильм закончился и вы решили поехать домой, оказалось, что Альди закрыт, а парковка перекрыта.
Я кивнул и продолжил:
– Так что мы устроились поудобнее с чипсами «Пенг» и вишневой колой, глядели через лобовое стекло на пустой дискаунтер и представляли, что смотрим «Парк юрского периода».
Всякий раз, когда я думал о том вечере, у меня на губах появлялась глупая, самозабвенная улыбка. Ким и я, тесно прижавшись друг к другу, сидели
– Мы с твоей мамой тогда подсели на эти острые штуки, – сказал я и проехал еще немного вперед. – В тот день, когда их убрали из ассортимента, для мамы рухнул целый мир.
– Похоже, для нее это была настоящая катастрофа.
Мы оба ухмыльнулись.
– Да. Поэтому я нашел производителя и убедил его сделать для меня еще раз одну-единственную упаковку. Мама с ума сойдет, когда увидит ее.
– Наверняка, – сказала Йола без особого восторга, сунула пять евро в бардачок и закрыла его.
– Этого точно хватит, чтобы она изменила мнение.
Я хотел спросить Йолу, что она имеет в виду, но отвлекся: какой-то идиот на внедорожнике рядом с нами пытался перестроиться в другой ряд, как будто это поможет пробке рассосаться быстрее. Кроме того, мне и так стало ясно, что Йола понимает намного больше, чем следует. Она настолько проницательна, что, сколько бы мы ни старались держаться и не ссориться в ее присутствии, все напрасно. Хотя даже наедине Ким и я никогда не заговаривали о расставании, но слабые признаки отчуждения не могли остаться не замеченными Йолой.
– Мы поедем сейчас есть пиццу, как договаривались?
Прежде чем я успел объяснить Йоле, что она вообще-то этого не заслужила, мой сотовый зазвонил во второй раз за день. Я взял его с панели и посмотрел на экран. Опять неизвестный номер.
Йола открыла бардачок и снова вытащила оттуда свои деньги.
– Это еще почему? – спросил я в перерыве между звонками.
– Телефон во время езды на автомобиле, – напомнила она мне о второй части нашего – пусть и несколько странного – соглашения о карманных деньгах. Если я ругаюсь, делаю что-то запретное или переношу встречу или отменяю договоренность, она имеет право на денежную компенсацию.
– Мы стоим, – запротестовал я и указал на колонну машин перед нами.
– Но мотор работает, – возразила Йола и сунула пять евро себе в карман. Качая головой и ухмыляясь, я ответил на звонок.
Моя улыбка исчезла с первым словом, которое произнес неизвестный.
– Алло?
Боль. Первая мысль, которая пришла мне в голову. У этого человека боли.
– Кто это?
Я услышал электронное пиканье, напоминающее будильник, потом последовала длительная пауза, и мне даже показалось, что связь прервалась.
– Алло?
Ничего. Только короткий статический шорох. Когда я уже хотел положить трубку, мужчина сказал:
– Я лежу в реанимации в Вестэнде [4] . Приезжайте быстрее. У меня осталось не много времени.
Я зажмурил глаза, потому что капля пота с брови вот-вот собиралась упасть на ресницы. Рядом со мной Йола обмахивалась рекламным проспектом, который нашла где-то под сиденьем.
– Возможно, вы ошиблись номером? – спросил я мужчину с дрожащим голосом.
4
Вестэнд – район Берлина на западе города.
– Не думаю, господин Роде.
Ладно, значит, он знает, как меня зовут.
– Простите, с кем я говорю? – спросил я его снова, на этот раз уже нетерпеливо.
Мужчина откашлялся и, прежде чем положить трубку, произнес после продолжительного мучительного стона:
– Вы говорите с человеком, у которого есть жена, четверо детей, шесть внуков и силы на один-единственный звонок за несколько минут до смерти. Не хотите узнать, почему он тратит их именно на вас?
Глава 2
Польская пословица гласит: «Любопытство убило кошку».
Писателя, вероятно, тоже. По крайней мере, такого, как я.
Через полчаса, когда пробка растаяла, я стоял в кабинете главврача реанимации клиники в Вестэнде и задавался вопросом, не потерял ли я вконец рассудок.
Вряд ли разумный отец семейства стал бы встречаться с анонимом, который звонит и вызывает его к своему смертному одру, но шесть лет назад я не просто так оставил работу судебного репортера на частном радиоканале. Именно любопытство к людям и их тайнам заставило меня пересесть за письменный стол и сделало из меня писателя, пусть и не особо успешного; за исключением моего первого триллера. «Школа крови», которая скорее соответствует жанру ужасов, продалась почти восемьдесят тысяч раз. Первый из пяти романов. И мой единственный бестселлер, занявший двенадцатое место в списке лучших романов в мягкой обложке. Продолжением заинтересовалась уже только половина читателей, а последняя книга даже не окупилась. За исключением первого романа, другие мои книги больше не продавались. Если дело дойдет до развода, то жена должна будет платить мне алименты.
Стыдно, но так и есть.
К сожалению, приходится исходить из того, что следующий триллер, срок сдачи которого всего через несколько месяцев, тоже будет провалом. Я написал уже сто двадцать две страницы и все еще не нашел подход к действующим лицам. Обычно они начинают жить собственной жизнью уже после первой главы, а я деградирую до наблюдателя, которому самому не терпится узнать, что его герои выкинут в следующий момент. Но сейчас я напечатал уже четырнадцать глав, а фигуры по-прежнему делали исключительно то, что я указал для них в экспозе. Нехороший знак. И вероятно, главная причина, почему я ухватился за визит в больницу как за желанную возможность отвлечься, которая обещала гораздо больше эмоций, чем то, что я пытался высосать из пальца дома за письменным столом.
– Пациент переживает парадоксальную фазу, – просветил меня доктор Ансельм Грабов, едва я переступил порог его кабинета, который представлял собой заваленную документами и медицинскими учебниками комнатку, намного меньшую, чем та, которую я описал в одном из своих романов.
Бородатый врач, видимо предупрежденный о моем приходе, не стал утруждаться и предлагать мне присесть, а сразу перешел к делу:
– Пациент еще в сознании и реагирует. Это не нетипично при таких повреждениях. Затронуто более восьмидесяти процентов кожи, почти на всех зонах ожоги третьей, на некоторых – четвертой степени.