Тот самый сантехник 8
Шрифт:
– Сла-а-авься!
А один вовсе с чёрным полотенцем на голове ходит вокруг стола против часовой стрелки. и приговаривает:
– Восславим Сатану и его верных помощников Горбачёва и Ельцина, что новому миру расцвести не дали! Вспомним трудолюбие Пиначета и Шикельгрубера, что со старым боролись, пока наркотики были! Припомним славные дни Калигулы и Атиллы, которые цивилизациям покоя не давали во хмеле и распутстве!
– Слава-а-а! – добавили мужики в «балахонах».
– Да не оскудеет наша память, поминая Джека Потрошителя, что трудился в поте лица своего над искоренением страшных
Егор от такой картины в ступор впал. Какая уж тут прописка, когда чёрная месса идёт? Брякнешь слово, тобой следом и откушают. Присмотрелся только к темноте, что возникла, как дверь закрыли. А на одной стене вместо тигра мелком козёл бородатый нарисован. Ещё звезда пятиконечная перевёрнутая вместо постеров на другой стене красуется.
– Восславим мракобесие и кумовство! – только усилил голос мужчина в мрачном чёрном балахоне, что в отличие от белых наволочек, смотрелся даже стильно. – Да не оскудеет землячество и взяточничество на нашей земле! Выступим за патронаж и заступничество за сирых, тупых и убогих в противовес умным и стремящимся! Тоже мне умники. Поразвивают науку и технику, а вере потом страдать!
Тут мужик в чёрном полотенце к вошедшему повернулся, свечу со стола подхватил и медленно пошёл прямо к нему, то шёпотом говоря, то вскрикивая:
– Всё видит рогатый, горбатый и кривой! И часы за миллион на левой руке у человека, что просит милостыню правой для своей пасты. С которой и стребует. И мохнатую лапу распределённых тендеров, что уже почесали. Но не будет гореть на воре том шапка, братья мои! Ибо прикрыта залысинка его позолотой и каменьями, что дороже любого дыма и подгорания.
– Славься-я-я! – прогудела паства.
– Не нам дрова в тот костёр подкидывать! – продолжил полотенцевладелец. – Чай, не инквизиторы мы. И не от нас искре разгореться в поле, где собаки насрали, да никто убирать и не думал. И точно не нам завидовать, что простят долги целым странам, пока нищих меньше в стране не становится. Ибо нет ничего логичнее. Умрут нищие, останутся сытые. Таков закон отбора!
– Таков закон отбора! – резко встали все послушники за столом, обхватили друг друга за плечи и продолжили мычать, теперь уже и раскачиваясь на месте.
– И кто? – продолжил очевидно старший по рангу среди них. – Кто как не падший и приподнявшийся видит каждую отправленную в фонд помощи эсэмэску на спасение Алёшеньки? Кто, как не он одобрит Бентли начальнику фонда? Ведь помощь людская бесконтрольна. Но мы верим братья! Верим, что выльется она в конце квартала в обогащение предприимчивых. Ибо главное – участие, а кураторство – наше всё. Пусть же каждый возьмёт свой процент с благородства, чести и совести. Так как нет в мире силы больше, чем возможность! А если есть возможность, то почему бы не взять?!
Пока Егор Валетов постепенно осознавал, что жизнь его уже в любом случае не будет прежней, голос проповедника взлетел под потолок:
– Возможность урвать там, где плохо лежит – вот вечный двигатель человечества! Что естественнее для руки, что чешет другую руку, когда чешется?
– Почесать! Почесать! Почесать! – добавила паства у стола трижды.
И действительно почесала друг другу руки, прямо ладони пошкрябала, как своеобразный ритуал. От чего трое улыбнулись, а один воскликнул «щекотно!»
– Всё фиксирует рогатый господин нищих душ с улыбкой и одобрением, – улыбнулся и сам пастор. – Ибо не оскудеет тупость человеческая. И не нам вводить логику в мире, где ракеты в космос летят, осенённые божественной силой в ущерб физическим силам и законам всемирного тяготения. Пусть льётся вода на рабочие транзисторы и освещает микрочипы во славу «авося» и «чтобы было»! Всё равно микрочипы каждому уже не достанутся. Они лишь для избранных. А дефицит той избранности заранее создан для нас теми, кто создал капитализм. Что не говори, а искусственный дефицит и на искусственном разуме не остановится. Даешь новый. Даёшь искусственный разум!
– Искусственный интеллект! – добавила паства и все как один начали хлопать в ладоши. – Слава искусственному интеллекту! А своего нам не надо!
Хлопали размеренно. Не часто, но уверенно. С определённой последовательностью, от чего звуки погружали в транс так же, как дефицит света, обилие благовоний и голос пастора в полотенце.
– Так кто мы такие, чтобы колонизации Марса требовать? – не унимался пастор. – Кто такие, чтобы на базах лунных настаивать, если вера наша слаба и не уведёт дальше Саратова? А в кармане лишь мелочь завалялась на пельмени, что завтра обязательно будут дороже, чем вчера. И не будет тому конца и края, братья! Ибо в том – замысел! Зарабатывай меньше, цени еду больше. Ибо не тебе привыкать к мирскому. И помнить следует, что жизнь твоя коротка, а цель в служении. Служении и страданиях, братья мои! Будем же служить и не мандеть!
– Служить и не мандеть! Служить и не мандеть! Служить и не манде-е-еть! – раздалось в унисон.
Егор невольно сглотнул, когда свеча предводителя вдруг у лица вошедшего остановилась. Щекой тепло чувствуется. Обжигает почти.
«Если бы не побрился перед судом, опалило бы», – промелькнуло в голове.
– Замысел велик! – рявкнул мужик в балахоне почти ему в ухо.
– Велик! Велик! – впала в какое-то особое состояние паства, улыбаясь и радуясь на пустом месте, словно чефира предварительно бахнула с дополнительными травками. – Пиздец как велик!
– Веруешь ли ты в замысел? – вдруг спросил пастор в чёрном полотенце у новенького тихо-тихо.
– А в чём замысел? – глухо спросил Егор.
Культист молча лизнул свечу, тем самым потушив её. И добавил на ушко:
– Он в том, чтоб извести всех сирых и убогих. Он в том, чтобы лучшие лучше ели и крепче спали. Он в том, чтобы не было вопросов, было лишь вечное служение и лучше не спрашивать кому.
– А, ну так… не привыкать, вроде, – ответил с заметным трудом Валетов. – Я же чего сел то? Другой жизни хотел!