[e-mail]

Ионов Владимир

— Ты уж, отец родной, прости меня за такое отношение к попам, — говорил он, обнимая худенькие плечи Павла. — Я не тебя имею в виду. Ты, во-первых, не поп, а монах, а плохих монахов в игумены не возводят. Во-вторых, ты по-человечески мне по душе.

— Бог простит, Володюха. Попы-то тоже люди, и бывают разные. Один поп кружечник, ему бы только в кружке звенело, другой — чистый пономарь, отмахал кадилом и вся недолга, а есть поп — пастырь. Это другое дело. Вот владыка Никодим был пастырем. А нонешний — только бы ездить по епархии, да чтобы встречали хорошим столом.

— И

ты — пастырь! — горячо сказал Волгарь.

— Да ведь кому пастырь, кому — перцовый пластырь.

— Не! Ты — пастырь! — стоял на своем Волгарь. — Ты простой, бесхитростный, настоящий. И веришь глубоко.

…Последний раз Волгарь заехал к Павлу, когда работал уже в другом городе. Специально дал крюка на машине, чтобы повидать старого друга. На стук в дверь из дома вышла дородная молодуха с вопросом:

— Чего надо?

— Отец Павел дома?

— А ты кто будешь?

— Если он дома, скажи, что Волгарь его просит.

Павел вышел на голоса, суетно ощупал рукой ближнее пространство, нашел лавку, тяжело сел. «Ослеп?!» — изумился Волгарь, не веря собственной догадке.

— Отец Павел, это я — Владимир Волгарь, Володюха! Помнишь ли? Давно я у тебя не был, работаю теперь далеко в другом городе. А вот случилось поближе приехать — сразу к тебе. Как ты?

— Не помню такого, — глядя широко открытыми помутневшими глазами мимо гостя, твердо сказал Павел.

— Ну, как же? Мы же, бывало, не одну черепеньку чемергеса с тобой опростали! Неужели не помнишь?

— Не помню.

— Ну, хорошо. А как ты жив-то?

— Слава Богу…

— Обворовывали его тут три раза, — сказала молодуха. — Вот так приедут к старому знакомому, да и увезут всё, что могут у слепого. Однех книжек скоко, икон… Евангелие, на кончину приготовленное, и то уперли. Не помнит он тебя. И ступай с Богом, откуда пришёл. — И она сильной рукой подцепила Павла подмышку. — Пойдем, батюшка.

А спустя ещё какое-то время, разбираясь в споре между музеем и местной епархией из-за икон, Волгарь увидел на столе хранительницы музея фотографию монахини и монаха. И что-то знакомое мелькнуло в лике старца с глазами, вперенными в дальнюю высь.

— Не знаете, кто это? — спросил он хранительницу.

— Это Матушка Варвара, игуменья Толгского монастыря и архимандрит Павел. Очень интересный был священнослужитель. Монах, служивший в глухом сельском приходе и одновременно личный духовник Патриарха Алексия Первого. Недавно похоронили в Толге. А пока жив был, приезжал к нам с матушкой игуменьей смотреть иконы бывшего Мологского монастыря. Верите или нет — слепой уж совсем, а узнал иконы Спаса и Богородицы из иконостаса главного собора монастыря. Сразу нашёл в запаснике, будто ему показал их кто.

— Я знал его еще иеромонахом, потом игуменом, дружил с ним несколько лет. А потом он меня не узнал. Фотографию не можете подарить?

— Возьмите. Мы ещё напечатаем.

Глава 8

— Неужели ты теперь меня узнал? — удивился Волгарь, рассматривая свечение отца Павла. — Мы же столько лет не виделись

и, когда я последний раз заезжал к тебе, ты меня не узнал. А теперь я наверно уже старше тебя. И все равно узнал?

— Здесь, брат, все узнают друг друга. Это божье место, Господь помогает Душе увидеть другую Душу.

— Интересно, что представляет собой моя Душа? Я другие вижу, а свою — нет.

— Правильно. Ты свою Душу должен знать, а не видеть. Её другие видят. Уж хоть и говорят: чужая душа — потёмки, а ведь это только про тёмные души. Светлую-то Душу всегда видно. Твоя Душа, хоть не как фонарь горит, а всё ж светлая. Пятна есть на ней, — как не быть, коли не святой? — а и не такие тёмные, чтобы Душу застить. Ты ведь веришь в Творца, живешь по его заветам, а это главное.

— Но я даже не крещёный,… — смутился Волгарь.

— Ну, так что же? Иной и крёщеный хуже нехристя. Не это, Володюха, главное перед Создателем. Главное жить по Совести. А ты её не кривил, как сейчас видно.

— Спасибо, Павел. Я старался. Хотя, наверно, бывали какие-то случаи…

— Были, были! — хитро улыбнулся Павел, словно знал, что и когда Волгарь делал или говорил, не замечая упрека Совести.

Слышать голос Совести было для Волгаря главным с тех пор, как он стал осознавать себя. Сначала, наверное, как и всякий человечек, он ощущал только справедливое и несправедливое по отношению к себе, потом осознал, что есть в нём нечто, что не велит ему что-то делать или как-то поступать по отношению к другим. Позже понял, что это самый важный для него голос — голос Совести, и всегда внимал ему.

— Скажи, отец Павел… Вот мне дали обратный адрес, я сообщил его друзьям, и теперь меня спрашивают: где я, есть ли Здесь ад и рай, а я не знаю, что ответить. Мы с тобой где? — Ты верно сказал — Здесь. А про ад и рай и я не знаю, хотя и поминал их сам, когда служил. Это выдумки тех, кто Там. Писателей разных, попов. Здесь, говорю, Божье место. А уж как его каждая Душа видит, знать дано только Создателю.

— Но ведь церковь постоянно говорит про ад и рай. Рая достойны только те, кто спасется, люди верящие в Спаса и ведущие праведную жизнь. Всем остальным уготован ад.

— Ой, Володюха! Я думал, ты умнее, — засмеялся Павел. — Это нужно, чтобы держать людей в узде, чтобы они Бога боялись. А кто не боится, тому, мол, уготован Страшный Суд и гиена огненна. А то ещё говорят про чертей со сковородкой. А это страшит. Надо грехи замаливать. А замаливают где? В церкви. Каются где? В церкви. Туда люди и идут. А куда идут, туда и несут.

— Но ты же сам призывал и покаяться, и помолиться.

— Звал. Звал верить в Создателя, чтобы Душа прониклась Им, чтобы знала Совесть свою и вселенскую. И про Страшный Суд говорил, чтобы опамятовался кто-то, чтобы Совесть в нем заговорила. Мы с тобой сколько разговоров вели, а ты про ад от меня слышал? Неет. Ад нужен, чтобы пугать, а рай, чтобы соблазнять вечной жизнью Души в Царствии небесном, райским пением и сладкими плодами. Это и церкви надо, и власть предержащим. Думаешь, зачем царя-батюшку называли помазанником Божьим?