Тотем. Проклятый
Шрифт:
«Но это же безумие», — думал он. Он только что вынырнул из газетного морга…
Зачем? Что он здесь делает?
Он понемногу посасывал виски из бутыли, валявшейся в его чемодане, пока читал и курил. Микрофильм был о Куиллере и лагере. В затемненной комнате в подвальном этаже, где единственным источником света был проектор, он испугался, почувствовав, что ночной кошмар возвращается и увидел снова оленьи рога и ту, другую штуку. Он никогда не замечал ее днем, во время бодрствования. Он ощущал, как она горбится где-то над ним, и, чтобы отвлечься, стал пить и читать. «Вот что ты получил взамен насекомых и розовых слонов, приятель. У тебя точно БГ — Белая Горячка. Лучше бы тебе было все же отправиться в Сиэттл».
Он не понимал странного порыва, заставившего его сойти на этой станции. Может быть, все дело в воспоминаниях о том, что здесь он был на вершине, а с тех самых пор упорно продолжает скатываться все ниже и ниже? Может быть, он рассчитывает на некое безумное возрождение, пытаясь отыскать свой талант там, где в последний раз его оставил?
Последнюю свою классную работу он провел именно здесь, но ведь так и не увидел ее напечатанной. «Лайф», стараясь до конца экономить денежки, печатала его предыдущие работы, а потом сгорела к чертям, и этот рынок сбыта для Данлопа закрылся раз и навсегда, но он попрошайничал и тянул деньги из кого только мог, а затем ликвидировались и остальные рынки, и он начал разваливаться на части. Для человека его типа, для которого весь смысл жизни заключался в работе, утешение могло отыскаться лишь в бутылке.
Но — хватит. Данлоп прекрасно знал, что ему ни за что не добраться до Сиэттла. Если бы его охватило безумие, он бы ему поддался и убил бы и себя и эту девочку — Фиби. Выбора не оставалось. Он должен был сойти и остаться здесь. «Лайф» снова жив и, может быть, ему удастся продолжить с той строки, где он сам закончил фразу несколько лет назад. И хотя он и так все великолепно помнил, но все-таки заново просмотрел микрофильм — на всякий случай. Потому что… Было там нечто, не дававшее ему покоя. Он вспомнил караван машин, длинную вереницу ржавых пикапов, фургонов и автобусов, перед которыми ехал куиллеровский красный «корвет», когда они выехали из Сити-Холл Сан-Франциско. Четвертого Июля. День Независимости. Исход. Он прочитал о тысяче людей, которых Куиллер выселил из лагеря, о бедах, постигших город, о битве в парке, о полиции штата, об автобусах, пригнанных, чтобы забрать всех скитальцев. Еще разок вспомнил о том, как горожане решили не давать и не продавать людям Куиллера пищу и одежду, и они стали погибать от голода и мороза. А затем статьи о лагере перестали появляться. Однако на этом все не закончилось: в июне произошло убийство.
И было еще одно происшествие: оно случилось в ранние дни и, наверное, поэтому ускользнуло от внимания Данлопа, а, может быть, он просто о нем запамятовал. После того как караван прибыл в горы, Куиллер приказал отвезти и продать все грузовики, фургоны и пикапы, и это было логично, — люди прибыли сюда соединиться с природой, им не понадобились бы средства передвижения, но в актах продажи не оказалось красного «корвета», на котором ехал в авангарде группы сам Куиллер. Данлоп просмотрел весь микрофильм до конца. Красный «корвет», классический образец 1969-го года, мог представлять определенный интерес, но упоминания о нем нигде не оказалось. Что же с ним произошло?
Данлоп шел по тротуару к участку. Слева показался приземистый, с огромным количеством колонн куб здания суда. А прямо перед ним виднелось двухэтажное кирпичное здание полиции, которое он прекрасно помнил еще с тех пор, со времени своего последнего посещения. Гордон оглядел сочную, отлично ухоженную зелень газонов по обе стороны подъездной дорожки. Трава была здесь такой яркой из-за падающей от деревьев тени, солнце не могло пробиться сквозь листву и спалить газон. Он вспомнил коричневатую травку на окраине и мчащийся с включенной сиреной полицейский автомобиль. Интересно, какое происшествие могло поднять по тревоге шефа полиции? Может, какой-нибудь несчастный случай? Что-то страшное, судя по всему, час пик, и все такое. Гордон добрался до ступенек, ведущих к входу, кирпичных, как и портик, и стены — старой, потемневшей и с огромным количеством щербин. Он вошел в дверь и обнаружил две лестницы, — одна вела в подвал, а вторая — наверх, в некое подобие холла — широкого, высокого и просторного, украшенного горшками, в которых росла древообразная зелень, — и везде двери, двери. Двери из хорошего потемневшего дерева. Зал производит довольно приятное впечатление своей стариной. Направо виднелась приоткрытая дверь, а на ней — табличка: «Шеф полиции Натан Слотер». Теперь сомнений не осталось: он, действительно, узнал того парня в полицейском автомобиле. Но что, черт побери, здесь делал Слотер?
Гордон двинулся быстрее. Внутри его встретили покрашенные в светлые тона стены, широкие окна и огромное количество ламп по всему потолку. Справа сидела высокая худощавая темноволосая женщина, рядом с которой стояло громоздкое радио. Точнее полицейский передатчик. Женщина была очень привлекательна, поначалу она Данлопа просто не заметила, потому что напряженно вслушивалась в голос, несущийся из динамика. Но голос сразу же смолк, она повернулась и посмотрела на Гордона.
— Да, слушаю вас.
Гордон оглядел пустую комнату.
— Я ищу начальника.
— Простите, но сейчас его нет на месте. — Она еще раз взглянула на громкоговоритель, но Данлоп не понял, что это, грубость или же обыкновенная рассеянность.
— Меня зовут Гордон Данлоп.
— Вы писатель. Из Нью-Йорка.
— Верно. — Он нахмурился. Несмотря на доверительный разговор, Парсонз обхитрил его и обзвонил всех, кого смог, чтобы предупредить о визите репортера из Нью-Йорка. Чтобы не было беды. Но какой беды? Этого Данлоп не понимал. — Вы не знаете, когда шеф вернется?
— После пяти. Вечером обязательно появится… Самое позднее — утром.
— Я знавал его еще в Детройте.
Данлоп так и не понял, почему эта фраза оказалась для женщины столь важной. Она быстро взглянула ему в глаза, нахмурилась, но тут стал потрескивать приемник. Они навострили уши.
22
— Черт, он совершенно мертв! — раздался голос, пробивающийся сквозь помехи. — Боже, да у него же нет…
23
Слотер резко затормозил. Он выскочил из машины и принялся надевать шляпу даже раньше, чем успел выключить мотор. Сирена утихла. Направо он увидел их, стоящих полукругом в центре поля и смотрящих вниз в какую-то яму — несколько ребят из его подразделения, горожан, среди которых выделялся Аккум.
Натан вышел на обочину и пошел по жесткой коричневатой траве. «Тебе нужно держать себя в руках», — говорил он себе. И опять не трупа он боялся, хотя смотреть на то, что осталось от человека, особой радости нет, а что-то другое, не совсем понятное ему самому, и Слотер переключил внимание на виднеющиеся слева выгоны, уловив запах животных испражнений, кучами валяющихся по земле, — к этому он до сих пор привыкнуть не мог. Коровы толклись в загонах, здесь их кормили, а затем отправляли в города. Об этом и старался думать Слотер, подходя к яме. Никто не проронил ни слова.
— Боже милосердный, — вырвалось у Натана. Он отвернулся, а затем заставил себя снова посмотреть в вымоину. — Вы уверены, что это именно он?
Справа от него кто-то кивнул. Слотер взглянул на пепельно-блондинистого полицейского, Реттига.
— Вот, его бумажник.
Слотер раскрыл его и прочитал имя на водительском удостоверении: «Клиффорд, Роберт Б.» Все верно, это был он, если, конечно, кто-нибудь другой под него не замаскировался.
Имя Клиффорда стояло в списке происшествий и ночных звонков. Его жена звонила несколько раз и, рыдая, объявляла, что пропал муж; она была напугана и считала, что с ним что-то случилось, хотя он отправился всего лишь немного выпить с друзьями.