Тотем. Проклятый
Шрифт:
— Это более-менее соответствует истине.
— Значит, мозги, чертовски досадно, но я могу вам предложить все, что угодно, только не мозг… Он кусочками разбросан по всему растреклятому полю, и столь замазан грязью, что вряд ли вам доставит удовольствие его исследовать. В общем пользы от него никакой. — И Слотер уставился прямо на врача. «Держись, черт», — говорил он себе. Стрельба по банкам его несколько успокоила, но как только заговорили о событиях прошлой ночи, Натан понял, что вновь готов умереть от ужаса.
Он повернулся к Данлопу.
— Ну вот. Все сказано. Теперь ты, конечно, все понял. Если эти сведения
Лицо Данлопа посерело.
— То же самое произошло с этим парнем, Клиффордом?
Слотер внимательно разглядывал Гордона.
— Занимайся своим делом: раскапывай все, что хочешь про лагерь. Даю тебе карт-бланш. А насчет Клиффорда… Нет, мы не совсем уверены. Прошлой ночью мы никак не могли прийти к единому мнению о причине его гибели. — Он развернулся лицом к Аккуму. — Именно собака его убила? Не кошка?
— Я уже говорил.
— Чудненько. — Слотер уставился в пол. — Нужно пивка хлебнуть. — Он оглядел всех присутствующих.
— Еще бы, — откликнулся Данлоп. — Мне тоже.
— Я притащу, — сказал Слотер и вошел в дом.
37
«Черт, да что же с тобой такое? — подумал Слотер, как только за ним захлопнулась дверь, и содрогнулся. — Ты, черт бы тебя драл, едва не сломался. Ведь на тебя всего лишь кошка кинулась, а ты повел себя так, словно никогда раньше не держал в руках пистолета. Да что с тобой происходит?
Я просто к такому не привык.
Скорее так: ты слаб и мягок. Ты привык к этой немудрящей и легкой жизни и расслабился. Черт, все для тебя было настолько просто, что в ту самую секунду, как беда подкралась ближе, ты едва не наложил полные штаны.
Нет, это не так. Я выполнил своей долг. Я отлично умею делать свою работу.
Но ведь тебе отлично известно, что ты лжешь. Ты годами можешь делать то, что, как тебе кажется, ты делаешь на „отлично“. Но стоит появиться настоящей беде, как становится понятно, что ты ни черта не стоишь и боишься себе в этом признаться.
Блин, да я не знаю, почему пытался…
Знаешь, все ты прекрасно знаешь. Эта пустота внутри. Этот бакалейный магазин. Ты им должен был показать.
И это чистая правда».
Он стоял в чистенькой маленькой кухоньке и смотрел на два охладителя, целиком заполненные льдом и пивом, думая о том, что одну банку следует открыть сейчас же. Но таким образом он публично признается в своей слабости — открытая банка в руке, пока выносит охладители на крыльцо — не-ет… Может быть, его ребята и не заметят в этом проявления слабости, но в его собственных глазах это будет именно так и выглядеть. Слотер поднял охладитель, пронес его мимо дивана в гостиной и принялся открывать дверь.
Но на него никто не обратил внимания: все сконцентрировались на охладителе, его откинутой крышке, и мерцающем пространстве льда с банками «Бадвейзера». Это уже стало ритуалом: одновременно хлопнуть крышечками, и поднять дружно банки и затем выпить.
— Прелесть, что за пиво, правда? — спросил Слотер у Аккум а, чувствуя, как влага холодит горло. Он надеялся, что это поможет ему расслабиться.
— Мне совершенно неважно, что вы мне говорили. Все равно, я хочу осмотреть эту кошку. Я уже предупредил ваших людей, чтобы присматривались к животным и сразу же сообщали о странном поведении зверей. Я же буду держать связь с больницей и тщательно осматривать всех покусанных. — Аккум уставился на свое пиво. — Просто не так уж много можно сделать, пока не поступит сообщение об очередном несчастном случае.
— Не пока, а если. — Какое-то время Реттиг молчал, поэтому при звуке его голоса все повернулись к нему.
— Верно. Не пока, а если. По крайней мере, нужно на это надеяться. — Пиво охладило слотеровский желудок.
— Нельзя ждать, пока засекут животное с пенящейся пастью. Потому что эти симптомы появляются в последнюю очередь, — объяснил Аккум. — Необходимо знать обо всех случаях беспричинного нападения животных. Абсолютно иррационального поведения. Агрессии.
Что-то щелкнуло у Слотера в мозгу.
— Это забавно.
— Что?
— Вы говорили то же самое о собаках, живущих в горах.
И все промолчали.
Это чересчур, понял Слотер. Дело не только в них, но и в окружающей обстановке. Точно. Его ребята прекратили стрелять. Они обходили амбар, засовывая пистолеты в кобуры, перебрасывались шутками и смеялись, подходя ближе к людям возле крыльца, потирая руки в предвкушении пива.
— Кто умер? — спросил один из них.
— Нет, никто. Все в порядке. Просто у нас возникла небольшая проблема.
— Пустые гильзы мы подобрали.
— Отлично. Зарядите их снова. Нам понадобится много патронов.
Они замерли, держа в руках банки с пивом.
— Мне нужно проверить, как там мои лошадки. Можем прогуляться. И я расскажу вам все, что об этом знаю.
Он сошел с крыльца.
— Да не так уж и много там рассказывать, — услышал Натан и увидел, как Реттиг отступил на шаг назад и теперь беседует с Данлопом.
Реттиг поймал краем глаза взгляд Слотера.
— Ты уверен, что я могу поговорить с ним по поводу того лагеря в горах?
— Мне все равно. — «Хватит дергаться», — сказал он себе и отправился с остальными к лошадям.
38
Реттиг наблюдал за тем, как они удалялись. Несмотря на разрешение начальника, говорить о прошлом ему не хотелось. Он прекрасно помнил степень секретности этого дела. На город нахлынула такая волна бедствий, и в ту зиму это дело получило столь дурную огласку, что городской совет для обсуждения своих проблем устраивал тайные заседания. Тогда мэром — как впрочем и сейчас — был Парсонз, и полиция с советом пришли к полюбовному согласию, что следует все держать в тайне. Убийство — дело нешуточное. Иначе все эти хиппи вернутся, а с ними репортеры, и все завертелось бы с самого начала. Был тихий неприметный суд, скандал не вынесли за пределы долины, все окрестные горные городки выказали полное понимание, и жизнь в долине стала постепенно налаживаться. И хотя полиция штата могла вмешаться в ход дела, они не стали этого делать, понимая, что долина и город — одно целое, и Реттигу, который в то время был обычным полицейским, было приказано держать язык за зубами. Нет-нет, никто и никогда не говорил ему об этом открыто, но намек был столь ясен, что приходилось вести себя с чрезвычайной осторожностью. С тех пор прошло семь лет, но он хорошо помнил, как все было тогда и поэтому не мог так легко отказаться от давней привычки молчать об этом деле.