Товарищ анна (повесть, рассказы)
Шрифт:
Тут полил дождь, сильный, отвесный, совсем не осенний. Для порядка даже немного громыхнуло. Они побежали. Заскочили в кафе-стекляшку перед храмом, но проходить не стали, стояли в дверях вместе с такими же горемыками, с волос на лицо стекала вода, и Валька заметил, как Анна взглядывает на него — не прямо, а украдкой, изредка. Задержись они еще, и Валька предложил бы сесть за столик, несмотря на твердый Аннин запрет. Он уже прикинул даже, сколько в таком месте может стоить кофе, но дождь поослаб, и официанты попросили всех мокрых на улицу. Продолжать экскурсию не имело смысла, они спустились в метро. Валька почувствовал со всей неизбежностью, что сейчас Анна снова растворится в этой подземной гремучей реке, попытался обнять
— Может, все-таки где-нибудь посидим?
Чуть заметное раздражение мелькнуло на дне ее глаз.
— Я просила тебя больше не изображать золотую молодежь.
— Я и не буду, — радостно разулыбался Валька. — Пойдем, куда ты хочешь. В любую столовку при заводе.
Она покачала головой с таким выражением, будто говорила: «Ну и дурак».
— Сегодня воскресенье, столовки закрыты вместе с заводами, — сказала она. — А я не хочу, чтобы ты хорохорился передо мной, это ни к чему и унизительно.
— Не буду, — согласился Валька.
— И чтобы так ущемлял себя — тоже не хочу. Мне твоих жертв не надо.
— Как скажешь, — кивнул он охотно.
— Чего же тебе тогда надо? Просто пообщаться?
— Ну да, — повел бровью Валька и шмыгнул. — В тепле только. И с чашечкой кофе. Еще бы, конечно, ликерчику и трубочку. Чтобы тепло совсем стало…
— Пижон, — фыркнула Анна. — Без штанов, но в шляпе. Ладно, — подумав, согласилась она. — Поехали.
8
Место, где они устроились на время, находилось в подвале и было чем-то средним между пивбаром, рокклубом и студенческой столовкой. Крашенные коричневой краской столики в полутемных запутанных коридорах и тупиках, за занавесью сигаретного дыма шатались фигуры молодых людей, одетых в духе стиляг шестидесятых годов, то в узкое, то в клешеное, но обязательно разноцветное. В дальней комнате шла репетиция, там то и дело начинали одну и ту же песню мощным гитарным аккордом и барабанным ритмом, но не доигрывали и первого куплета, как ударник бросал палочки и громко матерился. Кофе здесь был дешевле, чем чай, но дороже, чем водка. Официантки — такие же девочки-студентки в узком и цветастом, с театрально обведенными черной тушью глазами, что делало их всех одинаковыми, похожими на Пьеро, — выныривали из полумрака и стоячего дыма с непредсказуемостью призраков. Анна заказала кофе и водку, официантка принесла, кроме этого, два кусочка хлеба и пепельницу.
Довольно долго Валька и Анна сидели молча, отогреваясь. Пили и рассеянно смотрели по сторонам. Потом Валька смотрел только на Анну, и взгляд его становился все более тяжелым, сумрачным. Неясная мысль лежала в глубине этого взгляда. Анна крутила в тонких пальцах пустую прозрачную стопку, смотрела только на нее, и брови были нахмурены, как будто она думала о чем-то недобром. Не с таким лицом она сидела напротив в первое их свидание, не с таким лицом слушала речи в подвале, не такой была на улице всего час назад. Словно бы что-то неизбежное проявилось опять между ними, и тяжелая, сумрачная сила, идущая от Вальки, захватывала ее. И она уже не сопротивлялась, как чему-то безысходному. Она словно прозревала перед собой путь жертвенности и готова была к нему. И Валька, видя это, почему-то злился. Где-то очень глубоко он был оскорблен этим, но что именно уязвляло его гордость, понять не мог. «Погоди, погоди же, — твердило что-то внутри него, сжимая злые кулаки. — Мы еще посмотрим, какая ты. Барышня, институточка, белая кость…» Мысли были бессвязны, Валька сам не понимал своего внутреннего злорадства. Он чувствовал только, что тот канат, за который он упрямо и тупо тянул все эти дни, все мучительные встречи с Анной, уже перетянут на его сторону и вот-вот весь будет у его ног — и она вместе с ним. Надо совсем чуть-чуть — уже не усилий, а времени. Валька хмелел от осознания этого и все больше смелел.
Ему
Как варвар, как пропахший полынью скиф, вдруг оказавшийся у ворот Дария после того, как тот заблудился в степях и не разгадал загадку о лягушках и стрелах, взирал бы на белых, спокойно шествующих дарителей на барельефе и узнавал бы в них собственных прадедов и соседей — бактрийцев и саков, завитых пьяниц и развратников эллинов, дальних гостей индусов и всех других, чьи имена уже стерлись из памяти, — так и Валька стоял, щурясь сквозь дым, вглядываясь в розовощекие, полные лица шествующих людей. Наконец, хмыкнув, он одним шагом оказался у столика, опустился тяжело и небрежно спросил, махнув на стену не зажженной еще сигаретой:
— Где я это видел?
— Вестибюль «Киевской», — не взглянув, ответила Анна.
Валька закурил и сказал, вглядываясь в нее долгим, оценивающим взглядом:
— И ты все это любишь, да?
— Что? — Она подняла глаза сначала на него, потом перевела на стену, но остановилась на кончике сигареты.
— Это, совковое все. Ты живешь прошлым. Ты знаешь это?
Анна посмотрела на него с легким удивлением, как на заговорившее животное, а потом досадливо поморщилась.
— Я защищалась по дизайну московского метрополитена, я говорила тебе, — ответила быстро.
— Но у тебя же не только метро. Тебя вообще туда тянет. Да? Честно? Ну скажи! — В голосе Вальки появилась пьяная игривость и напор. — Тебе ведь современная культура совсем неинтересна.
— Где ты видишь сейчас культуру? — ответила она с презрением.
— Нет, ты не поэтому не интересуешься, что ее нет. А потому что все, что давно было, — понятно, его можно изучать, как отжившее, как мумии какие-нибудь. А в современном надо жить. А ты этого не хочешь. Ты нас презираешь. Тебе же все мы мелки, ничтожны. Так ведь? Признайся?
Он ощущал уже себя победителем, безнаказанным, он мог говорить все что угодно, потому что почти видел Анну своей, и теперь она обязательно должна была сломаться. Через столик он взял ее за руку. Она не отдернула, не подняла глаз, только что-то болезненное появилось в ее тонком лице, словно бы она была готова теперь ко всему и думала только одно: «Ах, скорее бы. Лучше вытерпеть все разом — и кончено. Мучительно ждать». Во всяком случае, так показалось Вальке, и с плеснувшей внутри злобой он захотел продлить еще эту игру, потянуть, помучить. Он сжал ее пальцы. Почему-то казалось, что он уже может делать с ней все, потому что она не уважает его, не любит, а только приносит себя в жертву собственной странной идее.