Товарищ Богдан
Шрифт:
Едва пролетка остановилась под окном, Бабушкин встал, одернул студенческую тужурку и прислушался.
Красавец студент в пролетке затянул пьяным голосом игривые французские куплеты.
«Все точно», — Бабушкин взял фуражку и вышел на улицу. Пожал руку студенту, громко засмеялся и сел в пролетку. Студент ткнул кулаком в спину кучера. Лошади понеслись.
Ехали по ярко освещенным центральным улицам Екатеринослава. Городовые провожали их почтительными взглядами. Еще бы! Два богатых студента гуляют! Вон один из них — известный всему городу сынок Рябинина, свечного фабриканта. И второй, видимо,
Бабушкина заранее предупредили: сын фабриканта Рябинина не революционер, но «сочувствует». Намерен даже порвать со своим отцом. Он поможет Ивану Васильевичу бежать.
В пролетке настоящий и фальшивый студенты познакомились.
— Мы едем на дачу, к моей маман, — сказал Игорь Рябинин. — Учтите: вы — мой товарищ по Киевскому университету. Приехали в Екатеринослав на вакации [2] .
На дачу прибыли благополучно. Хозяйка — не молодая, но еще красивая дама, одетая в длинное шерстяное платье, со сверкающими кольцами на руках — пригласила сына и гостя к столу. Бабушкин старался молчать. Кто его знает, как надо себя держать с такой великолепной дамой. В лавке у купца Бабушкина этому не обучали. И в торпедных мастерских — тоже. К тому же Иван Васильевич никогда не был студентом, а хозяйка, чего доброго, начнет расспрашивать об университете.
2
Каникулы.
Тревожило Бабушкина и другое. Перед ним на столе стояли две рюмки и лежали два серебряных ножа, три вилки и две ложки. Они были разные и по форме, и по размеру.
«Зачем мне одному столько „инструментов“? — подумал Иван Васильевич. — Как бы не оконфузиться? Не перепутать, чем и что положено обрабатывать!»
Подали заливную рыбу. Иван Васильевич уже потянулся к ножу, но тут заметил, что студент взял вилку. Бабушкин поспешно отодвинул нож.
«Выход найден, — обрадовался он, орудуя вилкой. — Как студент, так и я! Он-то, конечно, не путается во всех этих великосветских порядочках!»
Несколько минут прошло в молчании. Но галантная дама решила, что долг хозяйки — занимать гостя.
— Вы какого факультета? — улыбаясь, спросила она, передавая ему тарелку.
«Началось! — хмуро подумал Бабушкин. — Теперь выпутывайся. На какой бы факультет себя зачислить?»
— Я… это… на юридическом, — ответил Иван Васильевич и, расхрабрившись, добавил:
— Кодексы, законы, параграфы — сплошное крючкотворство!
И снова принялся за еду. Но хозяйка не унималась.
— Почему же крючкотворство?! — воскликнула она. — Отличный факультет! И приехали вы к нам очень кстати. Уже два года — целых два года! — у меня тянется тяжба с соседом-помещиком. Представьте себе, этот выскочка хочет оттягать мой Черный лес! Каково?! Завтра я покажу вам документы — и купчую, и все прочее. Надеюсь, вы не откажетесь дать мне совет?..
— Охотно сделаю все, что в моих силах, — хладнокровно ответил Бабушкин.
«Гостеприимный дом, — подумал он. — Бежать отсюда. И побыстрее».
Продолжал ужинать, а сам думал:
«Лишь бы эта интеллигентная дамочка не заговорила по-французски. Вот будет позор — студент, а по-французски ни бе, ни ме!»
И только он успел подумать об этом, как хозяйка с улыбкой прощебетала на неведомом Бабушкину языке что-то длинное-длинное и, вероятно, остроумное, потому что ее сын засмеялся.
Потом она еще что-то произнесла с вопросительной интонацией.
Бабушкин из всей последней фразы уловил только одно слово: университет.
«Что она могла спросить? — с лихорадочной быстротой думал он. — На каком курсе я учусь в университете? Ответить — на третьем? А может, она интересуется, сколько студентов в университете или какие профессора читают лекции? Вот чертовщина!»
— Извините… Страшно разболелась голова, — не найдя другого выхода, сказал он, сжав ладонями виски, и отодвинул свою чашку с чаем.
Голова у него действительно зудела, будто Бабушкин лежал на муравейнике.
«Чертова краска, — думал Иван Васильевич, еле сдерживая желание почесаться. Украдкой провел рукой по волосам. Вот так раз! На ладони черный след.
„Линяю, как кошка! Поскорей бы кончился этот проклятый ужин“.
К счастью, хозяйка, услышав, что у гостя болит голова, тоже отодвинула чашку. Все встали из-за стола. Хозяйка ушла, сказав, что гостю уже приготовлена комната и она пришлет ему чудесные порошки от мигрени.
Бабушкин, сопровождаемый студентом, с радостью удалился.
— Ну, как вам моя маман? — спросил Игорь.
— Очень! Очень милая! — сказал Бабушкин. — И по-французски она так блестяще!.. — он усмехнулся. — Ну, вот что. На рассвете я уйду с дачи. А как иначе? — сказал он, заметив удивление студента. — Завтра ваша маман опять заговорит со мной по-французски. Не могу же я опять: „Ах, ах, голова болит“? Да и с моим юридическим факультетом ерунда получается. Все-таки простому слесарю трудно, знаете, так, с ходу, стать юристом…
— Но маман же завтра изумится! Куда вы делись?
— Соврите что-нибудь. Мол, Николай Николаевич просил извинить. Его срочно, телеграммой, вызвали в Киев. Брат умирает…
Бабушкин лег, проспал часа четыре, потом встал, бесшумно оделся. За окном еле брезжила предрассветная муть. Взяв сапоги в руки, чтобы ни одна половица не скрипнула, он осторожно выбрался из спящего дома.
10. Через границу
Бабушкин долго шел лесом. Шагал по мхам и травам, стараясь не терять из виду проселочную дорогу, которая петляла сбоку, то приближаясь, то удаляясь.
Потом остановил проезжавшего мимо крестьянина, забрался на воз с сеном, зарылся в него поглубже.
"Утром буду в Павлограде", — подумал.
Были железнодорожные станции и поближе, но городской комитет посоветовал Бабушкину не показываться на них. И правильно. Ротмистр Кременецкий установил на всех пригородных станциях круглосуточное дежурство жандармов и шпиков.
Лежа на возу с сеном, Бабушкин снова и снова обдумывал свой план.
"Проберусь за границу. К Ленину! Да, обязательно к Ленину!"
Бабушкин так давно не видел Владимира Ильича… Где он теперь? А Надежда Константиновна — с ним? Или нет? Как всегда, вспомнив свою учительницу, Бабушкин улыбнулся, и глаза его потеплели.