Товарищ Брежнев. Принуждение к миру
Шрифт:
– О, сущую мелочь. Для скорейшего разгрома Британии правительство США просит разрешения разместить на территории Ирландии части экспедиционного корпуса США.
– Что? Ирландия – нейтральная страна, а вы опять хотите её втянуть в войну!
Однако соблазн силён. Британия обречена. Со Сталиным отношения не сложились. И надо искать старшего товарища, покровителя, иначе русские проглотят Ирландию, не поморщившись, как проглотили уже большинство стран Восточной, Северной и Южной Европы. Поторгуемся?
Поторговались и договорились. Американцам придётся потратиться на перевооружение ирландской армии и при ликвидации Британии отжать в пользу
Уже завтра прилетят в Дублин госсекретарь США для подписания союзного договора и первые эскадрильи американских ВВС. Через два дня в западные порты Ирландии войдут первые американские эсминцы. А через пять дней в Ирландию прибудут первые два лайнера с первыми двумя полками морской пехоты США.
Интерлюдия
Что вам рассказать о себе? Ничего такого особенного в моём детстве и юности не было. Родился я в самый разгар Гражданской войны, в декабре 18-го года, на Северном Кавказе. Отец погиб на охоте, ещё до моего рождения. Гражданская война, за ней послевоенная разруха. Дед – отец матери, успешный крестьянин – был разорён. Семья наша бедствовала. В 24-м мы с матерью переехали в Ростов-на-Дону. Там я пошёл в школу. В 36-м вступил в комсомол и поступил в Ростовский университет на физико-математический факультет.
В 41-м началась война, к тому времени я как раз успел окончить обучение в университете. С самого начала войны я пытался попасть на фронт, но меня сначала отправили работать учителем в Ростовской области, а в армию призвали только осенью 41-го.
Но на фронт я так тогда и не попал. Меня определили ездовым в гужевой батальон. Всю зиму мы возили грузы вдали от фронта. В апреле 42-го я добился направления в военное училище, которое и окончил в конце осени 42-го года в чине лейтенанта и с воинской специальностью артиллерист-разведчик. Но на фронт я опять тогда не попал. Нас, выпускников Костромского артиллерийского училища, направили в Саранск в запасной артиллерийский полк, где мы совершенствовались в приёмах инструментальной артиллерийской разведки. И наконец, март 1943 года. Действующая армия. 2-й Белорусский фронт, 44-я пушечная бригада. Меня назначили командиром батареи звуковой разведки. Бригада стояла тогда во внешнем кольце окружения немецкой группы армий «Центр».
Меня и многих моих сослуживцев тогда очень поражали и удивляли перемены на фронте. Ещё осенью прошлого года казалось, что страна бьётся из последних сил, что ещё чуть-чуть и немец нас одолеет. И вдруг всё изменилось как по взмаху волшебной палочки. Враг бежит, а мы почти безостановочно наступаем. Можно было только догадываться, каким количеством жертв оплачено это безостановочное наступление. Ещё служа в гужевом батальоне, мы часто возили раненых. Я сбивался со счёта. Наверное, через мою повозку прошло за полгода несколько тысяч раненых. И большая часть из них так никогда и не добралась до госпиталя. Не выдерживали раненые долгого зимнего пути на обычной крестьянской телеге. Тысячи, десятки тысяч безымянных могил на обочинах дорог отмечали скорбный путь нашего батальона. Тогда я впервые начал задумываться о цене, которую платит русский народ за войну с сильнейшей армией Европы и мира.
В Костроме, в военном училище, было много ребят, выписанных из госпиталя. Они часто рассказывали про отступление от самой границы, про окружения, про бессмысленные штыковые атаки на фашистские пулемёты, про заградительные отряды, бодрящими пулемётными очередями подгонявшие наши атакующие цепи, про ужасы фильтрационных лагерей. Да, ЛАГЕРЕЙ! У нас в Красной армии тоже были лагеря. Аналог немецких концентрационных лагерей. Только немцы содержали в них солдат своего противника, а Красная армия и советская власть загоняли в эти лагеря своих собственных солдат.
И было большой удачей для попавшего в такой лагерь через несколько месяцев измывательств вечно пьяных тыловиков-энкавэдэшников получить год штрафбата, а не последнюю прогулку к расстрельному рву. Русские солдаты отдавали свои жизни на фронте за Родину, а Родина для большей мотивации своих солдат создала разветвлённую карательную машину. Если ты не можешь умереть за Родину на фронте, то знай – ты умрёшь в фильтрационном лагере.
После таких рассказов я начинал задумываться, а всё ли так хорошо устроено в этой стране. Лозунги-то провозглашаются хорошие, правильные, справедливые. Но вот действительность далека от тех идеалов, что провозгласили коммунисты, свергая царя. Я начал думать, как можно исправить ситуацию, как, какими методами и способами можно бороться с этой несправедливостью большевистского режима. Иногда я заводил разговоры на эту тему с однокурсниками. Но они (по большей части) были запуганы комиссарами и особистами и избегали обсуждать эти опасные темы.
И вот я на фронте. Мне повезло, я почти не видел ужасов передовой. Моя батарея располагалась в трёх километрах от неё, в тылу. Мы должны были специальными приборами засекать звуки выстрелов вражеских орудий, вычислять их местоположение и передавать вычисленные координаты в штаб нашей бригады. А уж штаб бригады организовывал ответный огонь нашей артиллерии.
Сначала мы стояли на одном месте. Фронт отражал попытки немцев вызволить свои войска из огромного котла, в который Красная армия каким-то чудом смогла загнать всю группу армий «Центр» Вермахта. Погода стояла наипротивнейшая. Снег вперемешку с дождём. Днём – снежно-грязевая слякоть по колено.
Ночью – мороз, и слякоть превращается в ледяные остро-каменные буераки. Вечно мокро-замёрзшая шинель, негнущиеся сапоги от пропитавшей их и замёрзшей влаги. Меня спасло только то, что я почти сразу сообразил заставить своих солдат соорудить мне из нарубленного тайком леса землянку. В землянку ещё при строительстве заволокли трофейную немецкую полевую кухню, и её можно было использовать вместо печки. Вот в этой землянке я и сидел, отогреваясь, пока не приходил очередной приказ из штаба дивизиона или бригады. Часто это бывали приказы ни о чём. Но всё равно надо было выбираться из тепла и уюта землянки и идти дублировать эти бестолковые приказы своим подчинённым.
Несмотря на то что моя батарея не принимала участия в собственно боевых действиях, количество солдат в ней постоянно уменьшалось. Не смерти и ранения были тому виной, а отсутствие заботы со стороны высокого начальства. Оно абсолютно не заботилось о том, где и как размещены солдаты. Никакого жилья у нас поблизости не было. Даже обычных палаток не было у нас на батарее. Окопы и выкопанные в мёрзлой земле щели были ночным пристанищем русских воинов. Вот в этих стылых окопах и теряли здоровье защитники этой страны. Почти половина солдат моей батареи была отправлена в госпиталь с обморожениями и воспалениями лёгких.