Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы
Шрифт:
Теплым майским днем 1973 года воспитатель школы-интерната Андрей Романович Чикатило повел своих воспитанников купаться на водоем у Кошкинской плотины. Дети быстро разделись и с визгом и гамом полезли в воду. Одни плескались у берега, другие заплывали подальше, что, впрочем, не беспокоило воспитателя: не так уж там и глубоко. Сам он тоже разделся, но остался на берегу. Крупный, жилистый, успевший к концу мая изрядно загореть, он сидел в черных синтетических плавках у самой кромки воды, переводя взгляд с одной воспитанницы на другую. Чаще всего задерживал
Но ждать ему было невтерпеж. И его нетерпение было выше стыда.
Люба как раз стояла по щиколотку в воде и натягивала резиновую шапочку. Вода, еще не совсем прогревшаяся, казалась ей слишком холодной, и она не решалась окунуться и поплыть. Купальник, купленный, вероятно, в прошлом году, был ей заметно мал. В этом возрасте девочки не просто растут, они взрослеют. Голубые купальные трусы обтянули округлившийся задик, а чуть пониже, на белой, не тронутой солнцем коже, виднелся розовый след от белья.
Воспитателю жутко, непреодолимо остро захотелось провести пальцем по этому следу. Подняться выше и запустить руку под трусы.
Ему было тогда неполных тридцать семь лет. Он очень любил своих детей — и мальчика, и девочку. Совсем другой любовью, но — любил же.
— Пойди сюда, — негромко сказал он Любе. — Я тебе что-то скажу…
— А ну вас, Андрей Романыч!
На природе, не в классных стенах, дети могут ответить воспитателю и так, не по форме.
Люба решилась наконец и бросилась в воду, подымая брызги. И поплыла от берега, медленно, по-собачьи.
— А вот я сейчас тебя догоню! — игриво произнес воспитатель. Не столько для нее, сколько для ребят, которые могли слышать их разговор.
Он еще пытался контролировать себя, но уже знал, что не удержится.
Тешил себя надеждой, что все удастся обернуть невинной пляжной шуткой.
Он с разбегу бросился в воду и поплыл саженками, загребал воду большими кистями. Из него мог бы получиться неплохой пловец.
В несколько гребков он настиг девочку и ухватил ее за скользкую в воде талию. Люба стала вырываться, дрыгая ногами и руками, но без испуга, а весело, не ожидая ничего дурного. «Отпустите, — кричала она, — отпустите, не то утону!»
Он и не думал отпускать. Не хотел отпускать. Не мог. На него накатило.
Обеими руками он ухватил под водой ее грудь и стал мять, сначала несильно, с каким-то еще намеком на ласку, а потом сжал, сдавил остервенело. Люба поначалу не очень-то испугалась, мальчишки уже приступали к ней, и она их всегда отшивала, но когда учитель стиснул ее так, что перехватило дыхание, она поняла, что сейчас все иначе. Всерьез.
Она пыталась отбиться от него, просила отпустить. Хлебнула воды, закашлялась. Он же бормотал что-то невнятное, лишь бы протянуть время, а сам, крепко прижав ее к себе левой рукой, правой сжимал бедра, ягодицы, лез под трусы…
Внезапно она почувствовала резкую боль: большая
А он, не выпуская девочку из рук и отталкивая ее все дальше от берега, просил кричать громче.
Потом вдруг вытянулся в воде, будто тело его свела судорога, и отпустил Любу.
На мелководье ее, плачущую, подхватили подруги и увели от воды. Она лежала на согретой солнцем траве и стонала от боли, размазывала слезы по лицу.
Он вышел из воды минут через десять. Ни на кого не обращая внимания, быстро оделся и исчез.
Вполне возможно, что и на сей раз воспитатель интерната вышел бы из воды сухим.
Заплыв этот, более чем необычный, видели все Любины одноклассники. О происшедшем в тот же день узнали родители. Девочка получила серьезную травму, когда ее терзали жилистые руки педагога. Однако на многое в его поступках закрывали глаза. Закрыли бы и на этот раз. Посчитали бы мелкой шалостью.
Но весенний месяц май сыграл с ним злую шутку. Накатила на Андрея Романовича злая похоть, лишила его разума, и пошел он в разнос.
Через несколько дней, в самом конце мая, педагог и воспитатель Чикатило оставил в классе после уроков свою ученицу Тоню Гульцеву, чтобы проверить ее не очень прочные знания русского языка и литературы. В педагогической практике дело обыденное, внимания не привлекающее. Трудно сказать, собирался ли он и в самом деле заниматься русским языком или заранее планировал ублажить свою похоть, но не вышло ни того, ни другого.
Вышел конфуз.
Усадив девочку за парту, Андрей Романович велел ей раскрыть учебник и решительно направился к двери. Запер дверь на ключ, спрятал его в карман и только после этого вернулся к ученице.
Дальнейшее — в ее изложении: «Сел ко мне за парту, стал обнимать, целовать… хватал руками за грудь, пытался снять с меня трусы. Я испугалась, отталкивала его, сопротивлялась. Он поцарапал мне ноги, бедра… Он пошел открывать дверь. Воспользовавшись этим, я выпрыгнула в окно».
Весьма любопытно, что именно эта шалость педагога, не имевшая сколь-либо серьезных последствий, отчего-то всплывала на поверхность всякий раз, когда правоохранительные органы встречались с подозреваемым гражданином Чикатило лицом к лицу.
Вскоре после убийства Леночки Закотновой, в январе 1979 года, когда расследование только начиналось, филолог находился под подозрением, а версию Кравченко еще толком не раскручивали, — в те дни на допросах Андрей Романович лгал милиции, будто семиклассницу Тоню Гульцеву он запер в классной комнате единственно по той причине, чтобы она не отвлекалась от занятий, а сам направился в учительскую по каким-то педагогическим надобностям. Вернувшись же, ученицы в классе не нашел.
Когда его задержали в сентябре 1984 года, чтобы вскоре отпустить, он нехотя признался: «В школе-интернате у меня был неприятный случай… Я допустил недозволенные действия по отношению к ученице».