Товарищи офицеры. Смерть Гудериану!
Шрифт:
Отдышавшись и несколько минут передохнув, я задал давно волнующий вопрос: что такого важного он разведал, что аж немцев в спешке не заметил?
Ответ меня, увы, совсем не порадовал:
– Похоже, Виталий, мы опоздали…
Глава 12
Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…
Подробности своей едва не закончившейся столь фатально разведвылазки Гурский поведал мне уже по дороге к ночной стоянке, благо можно было особенно не спешить, да и поручик нуждался
– Ты не совсем верно истолковал мои слова (когда мы оставались наедине, он старался говорить привычным языком. Правда, уж без всяких «право слово» да «премного благодарен»). Разумеется, прямо никто ничего подобного не говорил, просто они ведь не подозревали, что я недурно знаю немецкий, вот и не скрывались. Но по отдельным оговоркам я сделал вывод, что все обстоит примерно так. Некий grosser Kopf [15] должен проехать сегодня под утро в этом направлении. Примерно так.
15
Немецкий жаргон, примерный перевод: «большой начальник» (дословно: «большая голова»).
– Ладно, дело ясное, что дело темное, – хмыкнул я. – Жаль, что нет подробностей, а с другой стороны, и не нужно. Не те у нас силы, чтобы сейчас засады устраивать. Так что там с батареей?
С батареей дело обстояло следующим образом. Сначала Гурский слегка заплутал, поскольку оврагов в этой местности оказалось два, и он, по закону подлости, сначала наткнулся на второй, в котором, как выяснилось, располагалась разбомбленная немцами зенитная батарея и остатки какой-то авточасти. Осознав ошибку – в темноте довольно сложно различить тип пушек, особенно после того, как по ним отработали бомбардировщики, перепахав позицию в кашу, – он сориентировался по карте и еще через километр вышел в нужную точку.
С полчаса поручик издалека наблюдал в бинокль за расположением шестой гаубичной, опасаясь засады, однако никакого подвоха не было: батарея погибла. Вот только уничтожили ее весьма странным образом… Побродив по позиции, Николай Павлович убедился, что батарею – в отличие от «соседки» – не бомбили с воздуха и не закидывали артиллерийскими фугасами. Все четыре шестидюймовки так и стояли неповрежденными, даже прицелы и замки на месте. Да и боеприпасы у них еще оставались, складированные в штабеля снарядных ящиков. Немного, но оставались. И самое главное – на земле обнаружилось множество стреляных гильз от немецких автоматов. Именно автоматов, а не карабинов, являющихся основным стрелковым оружием линейных частей вермахта. Гильз от советских трехлинеек почти не встречалось: сопротивления застигнутые врасплох артиллеристы практически не оказывали.
В общем, после осмотра позиции поручик сделал однозначный вывод: обслугу гаубиц внезапно атаковало некое подразделение, имеющее целью не столько уничтожение батареи, сколько захват личного состава. А уж когда он обнаружил в десятке метров тела погибших красноармейцев, аккуратно разложенные на траве, все и вовсе встало на свои места. Немцы искали кого-то конкретного, а всех свидетелей безжалостно уничтожали. Уцелевших после атаки и сортировки добивали контрольным выстрелом в голову, предварительно забирая документы: карманы гимнастерок оказались вывернуты у
О том, кого именно искала немецкая штурмовая группа, ни у поручика, ни у меня сомнений не оставалось. Что ж, похоже, правы оказались именно те историки моего времени, что рассматривали версию о силовом захвате сына Сталина немецкой спецгруппой: судя по рассказанному поручиком, Яков Джугашвили в плен определенно не сдавался. И то, что он все же был захвачен немцами, вовсе не случайность. Да и на батарее, скорее всего, все же имелся предатель или немецкий агент. За ним целенаправленно охотились – и, увы, эта охота увенчалась успехом.
А мы опоздали…
Хотя, если уж честно, мы и не могли успеть. Нас опередили еще до того, как я узнал, какое сегодня число и вспомнил о витебских событиях середины июля одна тысяча девятьсот сорок первого года…
Короче, к стоянке отряда мы подходили в весьма мрачном настроении – не знаю, как поручик, но я уж точно. Вот и все, конец моим радужным надеждам на бескровную легализацию в этом времени. Теперь или партизанить по тылам – в принципе у нас это недурно (тьфу ты, набрался от Гурского словечек!) получается, – или выходить к своим, где ждет неминуемый и определенно сложный разговор с сотрудниками особого отдела. Недолгий разговор, скорее всего, поскольку ни я, ни поручик даже понятия не имеем о прошлой жизни тех, чьи имена и документы присвоили. Да и в нынешних реалиях откровенно «плаваем»: достаточно спросить любого из нас, сколько стоит булка хлеба или бутылка водки – и все, вакантное место гитлеровского диверсанта занято. Точнее, два места.
Узнав знакомую балочку, заросшую густым ивняком, Гурский коротко свистнул, имитируя какую-то неведомую мне ночную пичугу, привлекая внимание старшины. Услышав в ответ приглушенное совиное уханье, улыбнулся и уверенно потопал вперед, не опасаясь напороться на выстрел. Феклистов встречал нас с немецким автоматом в руках:
– Ну, дык, с возвращеньицем, стал быть. Удачно сходили?
– Как сказать, – буркнул Гурский, устало усаживаясь на землю и приваливаясь к комлю дерева. – Живы остались – и ладно.
– Слыхал стрельбу, слыхал. Ночью звук-то далече разносится. – Усмехнувшись в усы, старый артиллерист вопросительно взглянул на меня. – Да и бочина у командира вон, вся кровушкой пропиталась. На германцев напоролись?
Пожав плечами, ответил:
– Было дело, Архип Петрович. Но отбились, сам видишь, заодно и шестерых немцев положили. Ты вот что, старшина, Валюшу тревожить не стоит, пусть до побудки отдыхает, а вот ее медицинскую сумку принеси. Перевяжу командира.
– Сделаем, – степенно кивнул тот. – Заодно посты проверю, в аккурат менять пора. А лейтенанта-то будить?
– Якунова? Нет, пусть пока отдыхает, закончу с перевязкой, сам растолкаю. Ступай.
Как следует обработав рану – поручик шипел от боли и сдавленно матерился под нос, – я наложил повязку и, заставив Гурского сделать пару глотков спирта, устало присел рядом. Поначалу поручик пить не хотел, так что пришлось провести короткий ликбез относительно того, что сейчас для него алкоголь – исключительно противошоковое и анестезирующее средство, а вовсе не то, что он подумал. Хлебнув следом из танкистской фляги – ну не фрицевский же эрзац-шмурдяк с гордым именем «шнапс» пить? – я несколько секунд молчал, наслаждаясь разливающимся в брюхе теплом, затем, вспомнив кое о чем, вернул поручику брошку: