Товарищи по оружию

Симонов Константин Михайлович

– И я, Лопатин, – сказал Лопатин.

– Вот какое дело, – просто и печально сказал Саенко.

Он вылез из траншеи, присел на корточки рядом с телом Баталова и посветил на него фонарем.

Мертвое тело Баталова, до горла завернутое в две шипели, так, словно боялись, что ему будет холодно, лежало, вытянувшись, на санитарных носилках. На голове была фуражка. Усы казались особенно большими и черными на побледневшем лице, а на глазах лежало что-то, значения чего Лопатин в первую

секунду не понял. Это были положенные вместо медных пятаков два винтовочных патрона.

Саенко снял патроны и поцеловал Баталова в закрытые глаза. Потом, отстранив санитара, сам схватился за ручки носилок у изголовья. Санитары стали вдвоем в ногах.

– Пошли, – сказал Саенко, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Врач засветил фонарик и пошел впереди. Лопатин и Климович пошли сзади. Позади них, в темноте, шел еще кто-то, и Лопатин подумал, что это, наверное, ординарец Баталова.

– Вот как, Леша, – полуобернувшись, но не останавливаясь, сказал Саенко. – Все мы смертные. – И тут же сурово прикрикнул на санитаров, которые, перелезая через окон, чуть не выпустили из рук носилок: – Не спотыкайтесь! Не лошади. Не дрова везем…

Двуколка стояла даже ближе, чем в двухстах шагах. Тело Баталова положили на двуколку, головой вперед. Ординарец сел в ногах.

Саенко больше ничего не говорил. Только, когда двуколка отъехала, он крикнул в темноту ординарцу:

– Перегрузишь на машину – сопровождай до медсанбата и возвращайся с той же машиной сюда, ты Худякову нужен!

Сказав это, он повернулся и, сопровождаемый всеми остальными, пошел обратно к блиндажу. У самого входа в блиндаж он отрывисто спросил Лопатина:

– Как там Худяков, очень убивается?

– По-моему, да, – сказал Лопатин. – Да и как же…

Саенко перебил его:

– Это вы мне не объясняйте, это мне тоже понятно. А Худякову командовать надо, полк на себя брать.

Когда они вошли в блиндаж, Худяков сидел за столом и, пригнувшись к стоявшему на табурете телефону, говорил с начальником штаба полка.

– Это, Сергей Сергеевич, мы потом с вами обсудим, – говорил он в трубку, – а пока перебирайтесь на наш НП, а мы на новый уйдем… Ничего не рано. Баталов приказал туда перейти. И я его приказ отменять не собираюсь. – И, хотя он говорил о том, что не собирается отменять приказ, в голосе его прозвучала властная нота. – У меня всё.

Он положил трубку и по старой привычке подчиненного поднялся навстречу Саенко.

– Вот, – словно извиняясь за то, что уже занялся делами, показал он на карту, лежавшую перед ним на столе, – смотрю еще раз обстановку.

– Разрешите сесть? – спросил Саенко, подчеркивая этим, что Худяков теперь командир полка.

– Посмотрел еще раз, – Худяков сел и жестом

пригласил сесть остальных, – и кажется мне, что мы Красюку на завтра недодали артиллерии. Надо внести небольшой корректив.

– Где посоветуемся? – спросил Саенко. – Здесь или когда перейдем на новый НИ?

– Можно и там.

– Сматывайте связь, – сказал Саенко связисту и встал. Горевшая на столе свеча бросала снизу неровные желтые блики на его некрасивое, сильное лицо.

– Не пришлось тебе увидеть Баталова. А он из-за твоих танков весь день переживал. Наша с ним вина, извини, – словно выполняя последнюю волю Баталова, сказал Саенко Климовичу и сунул в карманы задрожавшие руки.

Климович встал. Слова и голос Саенко заставили его вспомнить свои мысли, с которыми он шел сюда. Сейчас ему было стыдно за них.

– Завтра отплатим за Баталова, даю слово от всех танкистов! – гневно сказал Климович.

– Отплатим, да не оживим, – сказал Саенко с равнодушием непоправимости. Он сел на скамейку, вытянул из-за голенища пачку экземпляров армейской газеты и, взяв себе одну, бросил остальные на стол. – Почитаем, пока связь тянут.

Он сделал это потому, что все время испытывал потребность говорить о Баталове, а говорить не хотел. Раскрыв газету больше для того, чтобы заслониться ею, чем чтобы читать, он на странице увидел под сводкой боевых действий заметку Лопатина «У сопки Песчаной».

Заметка начиналась словами: «Вчера весь день бойцы Баталова штурмовали подступы к Песчаной сопке».

«И сегодня бойцы Баталова штурмовали подступы к Песчаной сопке, – подумал Саенко. пробежав заметку Лопатина и механически отметив, что в заметке почти все было точно. – И завтра будут штурмовать Песчаную сопку, только без Баталова».

Он подумал о том, как теперь будут писать в армейской газете; по-прежнему «бойцы Баталова», или напишут «бойцы Худякова», или «бойцы Худякова и Саенко»? – и решил позвонить в политотдел, чтобы в редакции этого не делали. «Пусть до конца боев продолжают писать: «бойцы Баталова», тем более что сами они уже привыкли, что их так зовут. А Худяков нисколько не обидится, он не такой человек. И Песчаную сопку пусть, когда она будет взята, назовут Баталовской, как назвали Ремизовскую в июле, когда был убит Ремизов».

Саенко перевернул газету и стал просматривать четвертую страницу, где обычно помещались, как он называл их, «тылы» – небольшие заметки, касавшиеся разных сторон армейского быта. Саенко любил такие заметки потому, что был убежден – не единой войной жив человек и нельзя ему на войне все время долбить только про войну.

Несколько таких заметок было и в этом номере: «Повар спешит на позиции», «Походный магазин на линии огня», «Зубной кабинет на фронте».

Саенко проглядел заметки и вдруг в углу страницы увидел заголовок, который заставил его впервые за последний час забыть, что убит Баталов.