На ночь глядя ветхое расстелет,ладя кальку на цветной чертёж.В сталинских стаканах запотееткоммунальный виноградный дождь.Выкупая детские колена,тяжко в темя по дуге летитрыжей головою Спитаменасолнце в нефтеносный глинобит.Здесь, в начале каждой точки, где мы?По лугам корчуем облака.Синий сумрак прожигают геммыкротких войнов с крыльями быка.
«Шёл тридцать пятый
год войны…»
Шёл тридцать пятый год войны.Святые плакали и пели.Нас обвиняли без вины,а воевать мы не умели.Сгорает школьная тетрадьВ костре за гнойным лазаретом.Мы научились умиратьи возвращаться чистым Светом.
Охотники на снегу
Слышишь, где-то сорокатрещит на смертельной качели?Музы стужи до срокасковали «Весну» Боттичелли.Этот взгляд, одинокозавершающий круг превращений.Вензелями по льдуи зигзагами в небе промозгломзаплетаются тутвсе цвета между Богом и Босхоми находят приют.Вот свидетель выходит на плоскость.Обрываясь в полёт,взгляд отметит тектоники сдвиги:тут – очаг и оплот,там – долина, где звуки и блики,здесь – начальный аккордэтой музыки – куст ежевики.
«Непроницаем вовсе бутон поклона…»
Непроницаем вовсе бутон поклона.Зёрна костей сосчитаны и порочны.Сочленяет всадник АрмагеддонаЭволюцию в цепи беспозвоночных.Кожей ход впитывая, не дремлет.Замер прочно, а выгоды не упустит.Прорастают жабрами сквозь доспехизвуков ветви – зыбкие корни грусти.Взморьем дышит попутчик, спешен.В снасти трещин, ниточек, кракелюрапопадётся бледная рыба-эшери поёт: Нидерланды, Маастрихт, Дюрер.
«Взгляд вещи куполообразен…»
Взгляд вещи куполообразен,а эха звук – архитектурен.Зернистой глубине опасенбог ускользающей натуры.Запоминает мрамор блескашероховатую поверхность.Каким воображеньем детскиммы заклинаем Неизвестность.Спеклись, сгустились слой за слоемсоцветья лиц и отражений,и к глыбе темноты подходитслепой горбун Микеланджел о.
«Лето истлеет…»
Лето истлеет.В подвалах поселятся крысы,и виноградные листья побагровеют.Осень расстелетзолото готов у ног белобрысой.Лисы и псы понесутся по скверной аллее.Лето истлеет.Дамы обнимут своих кавалеров.Сменят трофейных жонглёров аккордеонисты.В двери забвеньяуйдёт листопад, и закроются двери.Примет больной по рецепту микстуру и выстрелкак панацею.
«Воркуя жабам «гули-гули»…»
Воркуя жабам «гули-гули»,мы всё прошляпили, продули,нам за амброзию толкалипрокисшее «Киндзмараули».Нам не напиться, не наесться,мотор нам заменяет сердце, нам в каждом земляном подвалепинали в душу берцем.Мы кат для брата, брат для ката.В глазах пожарище заката.Танцуй, торжественный иуда,в благоуханье смрада.Непостижимые мозгами,мы небесами стали сами.Теперь мы тьму в ломти кромсаем, спасибо за науку.
«Идущие на смерть…»
Идущие на смерть,поднятые на щит.Пехота на полях развёрнута в орнамент.Полярным остриёмна языке свечискрипящее перо царапает пергамент.Синхронны жест и звукв сиянии частот. На дальних небесах искрят стальные струны.И облака плывут.Идут за взводом взвод.И не тревожат пыль крылатые котурны.
Леонид Нетребо
Левый шмель
Рассказ
Родился в 1957 году в Ташкенте. Детство и юность прошли в Узбекистане. Окончил Тюменский индустриальный институт, работал на Крайнем Севере (Пан-годы, Ямал), проживает в Санкт-Петербурге.
Публиковался в еженедельниках «Литературная газета», «Литературная Россия», журналах «Сибирские огни» (Новосибирск), «Север» (Петрозаводск), «Подъём» (Воронеж), «Уральская новь» (Челябинск), «Луч» (Ижевск), «Мир Севера» (Москва), «Ямальский меридиан» (Салехард), «Сибирские истоки» (Ноябрьск), «Дарьял» (Владикавказ), «Венский литератор» (Вена), «Зарубежные задворки» (Дюссельдорф) и других «бумажных» и сетевых журналах и альманахах.
Автор нескольких книг прозы. Член Союза писателей России.
Вы показались мне жуликом, в лучшем случае – пройдохой. А какой приличный человек, едва примостивший чресла к автобусному сиденью, выдаёт случайному попутчику своё сногсшибательное происхождение?
Да, на первый взгляд ничего особенного: из аула башкирского бунтаря, соратника Пугачёва. Но ведь я-то, следуя вашему простодушному лукавству, должен был сразу предположить, что где-то там, в самом низу, где веточки родословного древа, если таковое уже сработано виртуозными историками, сходятся к имени Салават, возможно, есть какая-нибудь пастушка-ханум, к которой вы сейчас испытываете генеалогическое неравнодушие.
На всякий случай вернитесь и перечитайте предыдущее предложение: я написал «пастушка», а не то, что вам может послышаться от быстрого прочтения.
«К чему это?» – спросите вы.
Отвечаю: к тому, что я всегда восхищаюсь отсутствием акцента у тех, кто пользуется неродным для себя языком, и всегда пытаюсь поймать вашего брата на непонимании хотя бы фразеологизмов; а если быстрая поимка не состоится, то я, что называется, снимаю шляпу. Вообще, мне кажется, такие, как вы, даже с акцентом, тоньше чувствуют родной для меня язык, находя в словах исконный, первородный смысл. Тот смысл, который мне недоступен ввиду расхлябывающей привилегированности, присущей носителям титульного языка.