Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945

Бартц Карл

Пока доктор Мюллер говорил, лицо его покрылось краской.

Шмидгубер удивленно округлил глаза:

– Как? Кто это мне приказывает?

– Приказ подполковника Фихта, – отвечает Мюллер.

– Я не подчиняюсь господину Фихту.

– Приказ исходит из берлинского управления абвера, – говорит Мюллер официально и с нажимом.

– Хотел бы вам заметить, Мюллер, мне не может отдать приказ ни один человек!

– Как это – мы все подчиняемся компетентной власти.

– А я – нет! – улыбается доктор Шмидгубер. – С 1939 года я не имею ничего общего с военной службой.

Я даже не являюсь доверенным лицом абвера. Поэтому мне не может отдавать приказания и абвер. Вам это ясно?

Доктор Мюллер выслушивает это, широко раскрыв глаза.

– Приказ гласит…

– Ах, нет же, Мюллер. Для меня не существует приказов. Я всего лишь согласился предоставлять отделу Остера и Канарису информацию или отчеты определенного рода. Если я для абвера столь драгоценное приобретение, центр в Берлине, собственно говоря, должен быть мне только благодарен. А теперь Остер отдает мне приказы? Что за странные люди!

Доктор Мюллер беспокойно заерзал.

– Вы обязаны выполнить приказ, – твердит он.

Ситуация начинает веселить доктора Шмидгубера.

– Вы пошли в солдаты? Предлагаю вам для очистки вашей солдатской совести прямо отсюда позвонить в Мюнхенский военный округ и уточнить мое отношение к военной службе. Вам подтвердят все, что я только что сказал.

Мюллер совсем не согласен с предложением. Он хмурится.

– Нет, ситуация совсем не такова, как вы ее себе представляете. В Берлине считают вас военнообязанным.

– Меня не волнует, что там думают в Берлине. Я не имею никакого отношения к военной службе. И довольно об этом!

Доктор Мюллер назидательно покачивает головой.

– Доктор Шмидгубер, вы рискуете навлечь на себя уголовное дело за дезертирство.

– Я совершенно уверен в своей правоте, – возражает Шмидгубер. – Никто и никогда не сможет обвинить меня в дезертирстве. Это полностью исключено!

Но доктор Мюллер упорствует:

– Однако это так.

– Ладно, – говорит консул, – давайте пока все же отвлечемся от проблемы дезертирства. Вы считаете, мое возвращение в Германию грозит мне опасностью?

– Против вас выдвинуты тяжелые обвинения.

– А именно?

– Обвинения не имеют ничего общего с дезертирством и валютными операциями.

– А с чем же имеют дело?

– Речь идет о вашей голове.

– Выскажитесь яснее.

Мюллер что-то бормочет, но не может выдавить ничего вразумительного.

– Выполняйте приказ, – вот и все, что смог разобрать Шмидгубер.

– Вынужден заметить, что вы даете мне странные советы, – наконец говорит консул. – Сначала вы намекаете, что речь идет о моей голове, если я вернусь в Германию, и тут же требуете, чтобы я поехал туда, где я, так сказать, суну голову в петлю. Дайте честный совет. Что, собственно, происходит?

– Поезжайте в Мюнхен.

Доктор Шмидгубер с сарказмом отвечает:

– В Мюнхен я вернусь лишь в качестве английского High Commissioner! [18]

– Как вы сказали?

– Да, в качестве High Commissioner, – смеется Шмидгубер. – Уж не держите ли вы меня

за сумасшедшего, раз хотите, чтобы я добровольно отправился навстречу собственной гибели? Послушайте меня внимательно! Я не вернусь в Германию. Напротив, через Лиссабон я выезжаю в Англию, чтобы активно бороться на стороне союзников.

18

Верховный комиссар (англ.).

– Что? – вскричал доктор Мюллер. – Ведь вы, если мы придем к власти, лишитесь жизни, вы будете осуждены нами за дезертирство и предательство, впрочем, так же, как и нацистами.

Шмидгубер обескуражен. И это говорит Мюллер, тот самый доктор Мюллер, что выдал союзникам дату предстоящего наступления на Западе!

– Даже это, – говорит доктор Шмидгубер, – не изменит моих намерений.

Два дня доктор Мюллер с присущим ему упорством бился за Шмидгубера. Но ему не удалось склонить консула к возвращению в Германию. Однако оба согласились еще раз встретиться через две недели. Если опасность для доктора Шмидгубера станет серьезной, то доктор Мюллер пришлет курьера.

Но доктор Мюллер с этого момента мог донести в Берлин о месте, где находится консул.

Шмидгубер вернулся в Меран. Теперь доктор Мюллер представал перед ним совсем в ином свете. Он держался настороженно, уклончиво и противоречиво, словно что-то скрывал. Его сдержанность и уклончивость таила какую-то тайну. Консул безуспешно ломал себе голову. Объяснение не находилось.

Он не мог знать одного: весть об операциях Шмидгубера произвела в отделе Z (Остер) эффект разорвавшейся бомбы. Одно совещание следовало за другим. В Берлин был вызван Бонхёфер, который долгое время сотрудничал с Шмидгубером в Мюнхене. Точно так же на Тирпицуфер был затребован и доктор Мюллер. В обсуждениях принимали участие Канарис, Остер, Гизевиус, Догнаньи, Бонхёфер и время от времени доктор Мюллер.

Вскоре стало ясно, что доктора Шмидгубера прикрывать не станут.

Сегодня доктор Шмидгубер добавляет, что всегда говорил – его борьба была направлена не только против Гитлера и его режима, но и против самого прусского государственного устройства, которое Шмидгубер воспринимал как исторически ложное, и его инспираторов. В неоднократных разговорах он не скрывал, в особенности перед доктором Мюллером, что эти круги, куда входили и генералы, необходимы для устранения Гитлера и уничтожения его системы, но при создании новой Германии они должны так же исчезнуть со сцены, как и сами национал-социалисты.

Потому германское националистическое крыло, которое в то время составляло большую часть Сопротивления, очень плохо отзывалось о докторе Шмидгубере. Его ненавидели. Бонхёфер был единственным, кто сохранял ясную голову. Он предлагал с миром отпустить его в Лиссабон. Тогда снова высказывались иные соображения. Шмидгубер слишком много знал.

И вот прозвучало слово «устранение». Канарис был согласен. Несмотря на решительное возражение Бонхёфера, было решено устранить консула Шмидгубера.