Трагедия адмирала Колчака. Книга 2
Шрифт:
О старшем забайкальском брате Калмыкова приходилось говорить уже не раз. У этого замыслы шире, хотя данных, кроме энергии и импульсивности, никаких нет.
Семенов — один из рожденных революцией. Недаром еще летом 1917 г. подъесаул Семенов избирается командующим 3-м верхнеудинским казачьим полком. Сын казачьего урядника, полубурят по воспитанию, малокультурный, он — подходящий вождь по местным условиям. На монгольской конференции в феврале 1919 г. ему подносится звание какого-то «светлейшего князя»10; он по душе той казачьей вольнице из молодежи, которая его окружает, создавая колоритный быт. Едва ли этим простым душам могло претить то, что приводило в негодование Будберга. Он говорит, что будто бы на вагоне Семенова была надпись: «Без доклада не входить, а то выпорю». Такое «казацко-разбойничье» остроумие, может быть, и соответствовало читинскому быту. Чего стоит, напр., приказ Семенова 23 июля,
Сведениями о всякого рода насилиях семеновцев полны сводки правительственного информационного отдела [Субботовский. С. 180]. Также пестрели ими и газетные сообщения. Все это делалось под видом борьбы с большевизмом, но «понятие» о том, кто большевик, было слишком неопределенно. Любопытное наблюдение делает Андрушкевич: пороли учительниц, начальников станций, телеграфистов, и что удивительно — «это проделывали те же самые учителя и телеграфисты, предпочитавшие семеновские чины есаулов и полковников скромному чину прапорщика» [с. 131]. Но дело заключалось не в этих эксцессах — Семенов систематически подрывал верховную власть. Он задерживал товары, предназначенные служить для предмета обмундировки армии (телеграмма Тельберга 27 марта), перехватывал телеграммы, адресованные в Омск с доверительными сведениями [жалоба полк. Татаринова из Пекина. — Партиз. движение. С. 108] и т. д. Вряд ли командированный на Восток Иванов-Ринов серьезно предполагал, что правительственный конфликт с Семеновым может быть ликвидирован с переводом последнего на фронт в звании командующего войсками, выделенными из Приамурского военного округа [письмо Иванова-Ринова у Субботовского. С. 179]. Читинский владыка или «соловей-разбойник», по выражению Будберга, конечно, никуда ехать не собирался. Честолюбие его шло дальше.
Трудно сказать, насколько серьезно было у Семенова намерение выделить Дальний Восток в автономную область под протекторатом Японии — это вновь утверждает Будберг на основании сведений контрразведки [XIII, с. 282]. Об этом шел будто бы договор с Ивановым-Риновым, который, будучи оскорблен удалением из Омска, стал на Дальнем Востоке ориентироваться на атаманов. Но мысль о самостоятельности Семенов лелеял и, во всяком случае, противопоставлял себя адм. Колчаку. В момент разрыва семеновская газета «Русский Вестник» поносила Верховного правителя и кандидатом выставляла самого Семенова [Андрушкевич. С. 131]. В этом отношении чрезвычайно показательна беседа Семенова с Чжан-Цзо-Лином в Мукдене, в сентябре 1919 г. По рассказу Чжан-Цзо-Лина Спицыну и ген. Афанасьеву, поехавшим в Мукден, по поручению Хорвата, для установления с Китаем делового сотрудничества, Семенов на вопрос о признании Омского правительства ответил, что «официально он признает Омское правительство, но фактически не подчиняется Омску». Далее Семенов просил ген. Чжан-Цзо-Лина «придерживаться благожелательного к нему отношения и не мешать ему в борьбе с ген. Хорватом». По словам Чжан Цзо-Лина, Семенов «по внушению стоявших за его спиной японцев» мечтает о диктатуре на Д. Востоке и настойчиво стремится к этой цели. Атаман Семенов охвачен честолюбивыми замыслами и, безусловно, подготовляет переворот, ожидая лишь удобного момента, чтобы вступить в резкий конфликт с Омским правительством и объявить себя диктатором Д. Востока11.
Орудует у Семенова и пресловутый «полковник» Завойко («мелкотравчатый революционный выкидыш», по характеристике Будберга), который еще в марте, по дороге в Омск, создавал политическую комбинацию с диктатурой Семенова на должность командующего войсками всего Д. Востока [Будберг. XIII, с. 298]. Попав в Омск в апреле, Завойко организует «второй переворот». Окулич в своем фельетоне о Вологодском [«Возр.», № 282] рассказывает: «Пишущему эти строки, совместно с представителем сибирского казачьего войска есаулом В., по поручению казачьей конференции, вследствие просьбы г. Завойко, пришлось выслушать определенное предложение в присутствии иностранного дипломатического представителя, в вагоне английского ген. консула, на ст. Омск. Мы уклонились от обсуждения этой темы, заявив, что казаки пойдут за адмиралом»12.
Семенов, при всей своей некультурности, умел быть «политиком». При свидании с ним в Чите 4 декабря Болдырев записывает: «В нем много такта. В отношении меня, как высшего военного начальника в Сибири, он всегда был вполне лоялен. И сейчас исключительной корректностью он как бы подчеркивает свое неодобрение совершившемуся в Омске и свою резкую оппозицию Колчаку» [с. 121]. А 21 декабря в разговоре с начальником японской миссии Мацудой Болдырев признает поведение Колчака в отношении Семенова даже «бестактным» [с. 128]13...
* * *
Прямая и непосредственная поддержка Семенова японцами, осторожная тактика французов и других иностранцев — только Нокс высказался решительно против Семенова — ставили, как мы видели, Верховного правителя в чрезвычайно трудное положение. По приезде в Омск Будбергу на первых порах разрешение дилеммы о Семенове и других атаманах кажется простым. Как будто бы только нерешительность адмирала ставит препоны. 30 апреля, при первом свидании с Колчаком, Будберг высказывает ему свое «credo»: «Атаманы и атаманщина — это самые опасные подводные камни на нашем пути восстановления государственности»... Адмирал ответил, что он «давно уже начал эту борьбу, но он бессилен что-либо сделать с Семеновым»... «Боюсь, — записывает Будберг, — что по этой части адмирала обманывают его докладчики, а особенно Ив.-Ринов и другие спасители Семенова». Будберг советует «самому адмиралу... принять командование над отрядом и идти на Читу; пусть японцы устраивают всесветный скандал и разоружают самого Верховного главнокомандующего»... «Радикальность предлагаемых мною мер смутила даже адмирала, и он перешел на отчаянное положение дела снабжения армии» [XIV, с. 226—227]. Радикализм Будберга, конечно, отзывается величайшей утопией. Через три месяца Будберг все так же еще решителен: «К горю нашему, у адмирала нет прочной решимости поставить все на карту и покончить прежде всего со всеми атаманами... Надо это сделать хотя бы ценой собственного провала, ибо иначе эта язва съест и адмирала, и нас, сожрет всю белую идею и сделает ее надолго постылой и ненавистной для всей Сибири»... [XIV, с. 308-309].
Принципиально прав, вероятно, Будберг. Но дело было во много раз сложнее, ибо решительные действия могли создать Правительству новые осложнения, прежде всего, с организованным казачеством. Для этого казачества забайкальский атаман не был одиозной фигурой. И «общественность» не склонна была, по-видимому, реагировать так резко, как этого хотелось Будбергу. Мы имеем характерный отзыв уполномоченного председателя Совета министров — Яшкова, вернувшегося с Д. Востока. Он, скорее, даже симпатизирует Семенову: «Мне часто казалось, что Семенов жаждет дружеского внимания, между тем Семенов изолирован, так как даже местные к.-д. держатся в стороне». В силу такой изолированности и слабости характера, чувство превалирует над разумом, в чем в «минуты искренности» сам Семенов сознается; он оказался «во власти ветров, дующих с востока» [«От. Вед.», 1919, № 3]. Такой полной изоляции в действительности не было: харбинский комитет к.-д. поддерживает Семенова — писал в свое время Будберг [XIII, с. 293]. Управляющим гражданской частью в Забайкалье был быв. член Гос. Думы к.-л. Таскин.
Отношение Болдырева к семеновскому конфликту — отношение, которое, очевидно, диктовалось, скорее, обостренным самолюбием и неприязнью к Колчаку, — также достаточно характерно.
Тактика, предложенная Будбергом, вероятно, сама по себе более подходила к натуре откровенного, честного Верховного правителя. Приходилось, однако, вопреки чувству идти на компромиссы. Уступками мелкому людскому честолюбию сохранялось хоть видимое «единство» власти «с таким трудом ныне восстановляемой России»: «центральной власти, по выражению пекинского посланника Кудашева, приходилось считаться с подчас нелепыми затеями местных атаманов». Во имя этого «единства» центральной власти приходилось даже приветствовать Калмыкова14.
Дальневосточные «наполеоны» чувствовали, однако, свою силу, и по мере того, как возрастают неудачи центральной власти, увеличивается их апломб. «Семеновское представительство в Омске, в лице полк. Сыробоярского, держит себя здесь очень важно, — записывает Будберг 4 июня, — на правах какого-то посланника»15. «Атаманы считают, что наша песенка спета», — вновь отмечает Будберг 19 сентября. И он сам понимает, что никакого политического значения не может иметь присланное штабом Приамурского военного округа заключение прокурора о деяниях Калмыкова. «Я давно добивался этого документа, чтобы дать адмиралу оружие для начала борьбы с атаманами; сейчас все это запоздало, ибо хозяевами положения являются казаки и их конференция, определенно поддерживающая дальневосточных атаманов» [XV, с. 307].
Каково же заключение? Итог подводит Андрушкевич: «Наличие атаманщины доказывало, что Правительство Верховного правителя не так сильно, как надо. Опыт атаманов показал далее, что можно дерзать на все. Именно после победы Семенова стали как-то болезненно заметными проявления атаманщины. На фронте обнаружились самовластие и непокорность Гайды, потом бунт Гайды во Владивостоке, непокорность и ослушание ген. Розанова во Владивостоке и т. д. Я лично считаю, что начало развала нашего дела в Сибири было положено ат. Семеновым» [с. 137—138]16.