Трагедия адмирала Колчака. Книга 2

Мельгунов Сергей Петрович

«Вся печать»... — чешский автор ошибся. «Левая» демократия не могла признать что-либо положительное за законодательством «диктатора». Конечно, новый закон — «шаг назад», шаг «контрреволюционный», нарушение «принципов народоправства» (иркутская «Мысль», № 1, 18 февраля). В чем дело? — введен избирательный «ценз»: возраст 21 год для активного избирательного права и 25 для пассивного; ограничено народовластие «цензом» оседлости — не менее года; наконец, мажоритарная система. Сибирские демократические «вундеркинды», очевидно, и не представляли себе, что в дни Временного правительства мажоритарную систему выборов в противоположность пропорциональной защищали социалисты Водовозов, Мякотин и такие специалисты, как покойный В. М. Гессен. Они не отдавали себе отчета в том, что после неудачи применения пропорциональной системы в России, давшей псевдогородское и земское самоуправление, число мажоритаристов или по меньшей мере сторонников существенных коррективов к системе 1917 г. значительно увеличилось в рядах даже социалистической демократии¹¹. «Благомыслящая демократия»,

конечно, отнеслась с сочувствием к новому закону. Приветствовал закон, «составленный на демократических началах», председатель Екатеринбургской Думы Кронберг [«Заря», № 42]. «Надо быть «пристрастным», — писал проф. Мокринский в «Сибирской Жизни» 5 марта, — для того чтобы отвергать демократичность закона 27 ноября». Я не нашел и протестов против закона или его проекта в реакционных кругах, о которых говорил «Чехосл. Дн.». Некоторая критика была со стороны кооперативной «Зари», полагавшей желательным повысить до 25 лет возрастной ценз. Протест раздался только со стороны екатеринбургской группы партии народной свободы, бывшей в то время под влиянием JI. Кроля слишком «левой»: партия протестовала против требования оседлости [Кроль. С. 163].

Если демократия потерпела поражение на выборах, то причиной этого был не «куцый закон», а настроения избирателей. Новые выборы дали действительно значительный процент домовладельцам. Выборы отмечены абсентеизмом [«Сибирь», № 60]. В Иркутске в выборной кампании приняло участие лишь 30% избирателей¹², в Шадринске — 28%, в Кургане — 20%¹³ [«Заря», № 4]¹⁴.

* * *

Нового закона о земском самоуправлении Правительством издано не было. 20 декабря Совет министров по докладу Гатгенберга постановил: 1) остановить производство выборов в земство, предоставив мин. вн. дел в случаях, не терпящих отлагательства, эти выборы разрешать и 2) продолжить деятельность управ до новой сессии земских собраний по новому закону [«Пр. Вест.», № 29].

В свое время мы отмечали положительное отношение Колчака к земству и его разочарование в силу характера приморского земства. Это разочарование должно было распространиться на многие земства Сибири революционного производства. По традиции, мы привыкли относиться с некоторым пиететом к земскому самоуправлению и по отношению к нему Правительства определять демократический или революционный уклон последнего. Земства 1917 г. имели мало Общего с подлинным местным самоуправлением. Они были, скорее, политической школой, в значительной степени партийной при преобладании эсеровских элементов, часто не имевших абсолютно никакого отношения к интересам и задачам органов самоуправления. Такие земства «Заря» не без основания называла политическими «говорильнями»¹⁵. В Сибири, где новое земство не имело никаких традиций, отмеченное явление должно было сказываться сугубо. Само население относилось к земству довольно прохладно. Так, управляющий Иркутской губ. (с.-р. Яковлев) в докладе министерству должен отметить, что большинство волостей к земству равнодушно; ему приходится говорить о «темноте населения» по поводу январских выборов в земство [«Мысль», № 5]. Крестьяне Катарбейской волости Иркутского у. даже отказались от выборов [там же, № 4]; население в Вилюйском у. Якутской обл. ходатайствует о закрытии земства, «ничего не приносящего отрадного населению, ведущему кочевой образ жизни» («Сельск. Жизнь», 3 июля) и т. д. Чрезвычайно ярок рассказ Андрушкевича о земстве, избранном в 1917 г., в Иманском у.:

«Всем выборным делом руководила партия соц.-революционеров. К выборам были допущены за неявкой основного населения, не понимавшего, в чем дело, советы солдатских депутатов, комитеты общественной безопасности и т. д. Итог был следующий: в Иманскую уездную земскую управу оказались избранными: председателем управы — сельский учитель, разжалованный по суду дьякон, а членами управы: один мещанин Имана, тюремный надзиратель, станционный жандарм и один из волостных старшин.

Все эти люди были, в сущности, людьми не плохими. Но обязанные своим положением членов партии соц.-рев., они и держались за партию, считая своим долгом идти за ней, и подписывали, скрепя сердце, все, что им подсовывали земские чиновники, партийные ставленники...

...земские управы получаемые от казны средства стали тратить прежде всего на свое содержание, на содержание многочисленного земского чиновничества, на взносы Земгору и Далькрайземгору, на политические партии, на печатание воззваний и т. п., и при таких условиях, да еще при падении стоимости рубля, у земства ничего не оставалось на удовлетворение крестьянских нужд. Мосты не починялись. Показательные хозяйства захирели. Все переселенческие учреждения, перешедшие в ведение земства, — пропадали. Врачи и учителя не получали жалованья и разбегались. Богатейшая, образцовая, показательная пасека в Имане — пропала, а имущество ее перешло в руки одного из членов земской управы. Однажды ко мне явился один земский врач и, положив ключи от вверенной ему больницы на стол, заявил, что он больницу закрыл и уезжает, так как в течение нескольких месяцев он не получал жалованья. Все необходимейшие лекарства израсходованы, а новых невозможно добыть от земской управы... Я препроводил ключи от больницы в земскую управу, а земская управа — сторожу больницы. Сторож надел на себя докторский халат и сам занялся медицинской деятельностью, раздавал кстати и некстати оставшиеся лекарства. Когда же от лечения сторожа прока не оказалось — население отказалось давать больнице дрова. И сторож для отопления своей комнаты сжег всю деревянную обстановку больницы...

Правительство решило переизбрать состав волостных земских управ. Из распоряжений по этому поводу явствовало, что Правительство надеялось, что теперь к земскому волостному делу станут люди более благоразумные, государственно настроенные и что новые люди будут более полезными в деле государственного строительства...

В определенный срок я получил подлинные выборные делопроизводства и был весьма смущен: все избирательные записки по волостям оказались написанными одной и той же рукой, на одинаковых лоскутах бумаги, и повсюду оказались избранными те же старшины — председателями, а писаря — секретарями. Было ясно — крестьяне на выборы не пошли, и избирательные записки повсюду написаны писарями, выполнявшими требование о производстве выборов. О том же донесла и полиция» [с. 121—124].

А вот характеристика уездного земства в противоположном конце Сибири, ближе к Европейской России — в Тарском уезде Тобольской губ. Характеристику дает очень наблюдательный и вдумчивый команд, местным военным районом полк. Франк:

... «Волостная управа находится в самом хаотическом состоянии... Председатели управ — или посторонние, чужие люди населению... или захудалые неграмотные крестьяне. Писаря или секретари — просто темные личности, живущие на взятки и вымогательства. Земская уездная управа... остаток советской власти — бывшие члены совдепа и революционного трибунала, а некоторые с уголовным прошлым. Большинство членов управы (уездной) — элемент также пришлый, не имеющий ничего общего с земством... Члены заняты торговлей, спекуляцией, политикой и всем, чем угодно, но не делом земств».

Франк настаивал на «немедленном» переизбрании земских управ [«Прол. Рев.». Кн. 8, с. 200].

«Колчаковское Правительство не решилось уничтожить земство», — утверждает Колосов. У меня нет никаких данных, свидетельствующих о таком даже намерении. Правительство, очевидно, относилось с некоторой настороженностью к земству производства 1917 г. и хотело, чтобы новый закон внес оздоровление в жизнь местного самоуправления. По тактическим соображениям оно настойчиво предписывало, однако, военным властям земцев не трогать. Не трогать «земцев» — означало не трогать эсеров. Предписание из Омска подчеркивало это, напр., по поводу цитированного выше революционного воззвания приморского земства против Колчака¹⁶. Тем не менее столкновения власти с земством, конечно, происходили. В январе во Владивостоке собрался дальневосточный съезд земств и городов. Управляющий мин. вн. дел Гаттенберг телеграфировал, что «обсуждению съезда подлежат только вопросы экономическо-хозяйственного значения и что он не разрешает касаться вопросов «конструкции власти». Ясно было, что съезд, под постоянным председательством Медведева и почетным Якушева, должен был в политических вопросах стать на путь воззвания приморского земства. «Съезду, после его решения, — пишет Якушев, — продолжать занятия по утвержденной повестке, в дальнейшем не чинилось препятствий». Тем не менее при закрытии съезда по инициативе группы членов была принята резолюция о том, что «единственным выходом из создавшегося положения является немедленное возобновление государственного порядка, установленного законами Вс. Вр. правительства 1917 г., и созыв сибирского Учр. Собрания».

На другой день, 28 января, местной властью была арестована часть участников съезда, освобожденных вмешательством военного командования¹⁷. Но едва ли не первым случаем репрессии — вернее угрозы — со стороны центральной власти было решение Пепеляева предать суду руководителей иркутского губ. земства за резолюцию 7 июля, осуждающую переворот 18 ноября и требующую созыва Учр. Собрания [«Кр. Арх.». XXXI, с. 12]. В Правительстве шли долгие споры о легализации союза земств и городов [Будберг. ХГ, с. 300]. Устав Сибземгора не был утвержден, но это не мешало союзу энергичнее развивать свою деятельность и к июню 1919 г. даже «процветать» [«La Russie Democratique», № 6].

Мы не раз встречаемся с указанием на аресты земских деятелей и кооператоров военными властями. При всем желании, их нельзя отнести на счет преследования земств и кооперации, как это хочется Колосову и другим. Трудно в отдельных случаях даже установить, где аресты являются актом произвола и где они вызваны государственною необходимостью. Несомненно участие многих из этих «земцев» в противоправительственном движении — и часто на стороне большевиков.

* * *

Еще во время деятельности «Сибирского правительства» съезд представителей земств и городов Приамурской, Камчатской и Сахалинской областей вынес 17 октября протест против издания земельного закона, идущего вразрез с законом веер. Учр. Собр. Здесь была ахиллесова пята всякого земельного законодательства. Мы говорили о компромиссе, на который шли эсеры на Уфимском Госуд. Совещании. Сибирские эсеры этих компромиссов не желали знать, слепо и формально отстаивая закон 5 января. Все, что нарушало «волю» Учр. Собрания 1917 г., было актом реакционным¹⁸. При таких условиях сожительства и компромисса достигнуть было невозможно. Между тем и здесь «буржуазный» историк гражданской войны поставит Правительству в вину: «Земельный вопрос бесконечно разрабатывался в канцеляриях; но предварительные «всероссийские» декларации Правительства (напр., 4 апреля) были двусмысленны и, поскольку доходили до крестьянства, вызывали законное недоверие — хоть в Сибири и не было помещиков» [Милюков. С. 126].