Трагедия адмирала Колчака. Книга 2
Шрифт:
Ответ Маннергейма был достаточно определенен:
«Финляндскому народу и его правительству далеко не чужда мысль об участии регулярных финляндских войск в освобождении Петрограда. Не стану от вас скрывать, господин адмирал, что, по мнению моего правительства, финляндский сейм не одобрит предприятия, приносящего нам хотя и пользу, но требующего тяжелых жертв, если мы не получим гарантии, что новая Россия, в пользу которой мы стали бы действовать, согласится на некоторые условия, исполнение которых мы не только считаем необходимым для нашего участия, но также необходимой гарантией для нашего национального государственного бытия» [там же. С. 137].
Не верил в выступление Финляндии адм. Пилкин:
«Так как в интересах Германии — продолжение неурядиц в России, то Германия всячески старается
Надежды на то, что Финляндия позволит Юденичу сформировать и вооружить и начать наступление русскими добровольческими дружинами на (территории) Финляндии, по-моему, никакой нет. Казалось бы, что нет поэтому и дальнейшего смысла нашему здесь пребыванию». Но вот что говорит Юденич:
«Слишком соблазнительна идея Петроградского фронта, чтобы отказаться от нее. Пока хоть есть один шанс, я не уеду» [там же. С. 110].
Сомневается и Сазонов: Маннергейму помешают прежде всего «внутренние политические затруднения». В это время Верховный правитель был поставлен перед фактом соглашения Юденича с Финляндией. Он отказался его санкционировать: и условия соглашения казались ему неприемлемыми, и не верил он в «активную помощь» Финляндии (телеграмма 20 июля).
Не без внутренних колебаний принял Колчак такое решение. Среди его окружающих многие его шагу не сочувствовали. Многие верили в реальную возможность выступления Финляндии. Генерал Миллер из Архангельска телеграфировал, что Маннергейм «обещает немедленно двинуть 100 тыс. штыков на Петроград» [Субботовский. С. 249]17. Чайковскому в Париже кажется, что только негибкость Сазонова в переговорах с Финляндией помешала ее выступлению. Будберг в Омске 14 авг. разражается большой филиппикой: «Казалось, что для здравых политиков... не могло быть и минуты колебания в том, чтобы немедленно ответить полным согласием на предложение Маннергейма». Уже «теперь Россия была бы свободна от большевиков». Но в действительности Маннергейм и не думал конкретно предлагать движение «стотысячной» армии в случае признания Верховным правителем независимости Финляндии.
Был ли, однако, так не прав Верховный правитель, когда не верил в реальность выступления Маннергейма, когда боялся в случае самостоятельного выступления Финляндии отторжения новой части России18? Не знаю, могла ли иметь какое-нибудь государственное значение в будущем декларация временной власти, хотя бы формально и всероссийской? Очевидно, значение это не выходило бы за пределы морального обязательства данной временной власти. Могло ли иметь практическое воздействие на помощь Финляндии Российскому правительству декларативное признание ее независимости в момент, когда успехи Сибирской армии остановились? И тем не менее нежелание признать без санкции Учредительного Собрания независимость Финляндии, официально провозглашенную Францией, Англией и С. А. С. Штатами19, было, скорее, тактической ошибкой. Признание независимости Финляндии не могло повредить восстановлению России. Верховный правитель мог бы не бояться тени исторической ответственности. Но политика Меттерниха и Талейрана — политика «нечестная» — для Колчака была неприемлема, как сам он сказал ген. Иностранцеву, когда тот говорил ему о разумной дипломатии, руководствующейся государственным расчетом. Иностранцев указал, что «ответственность» пала бы на Юденича. Колчак «весь изменился в лице» — не в его правилах было сваливать ответственность. Неприемлема была такая политика и для Деникина (в этой щепетильной честности оба чрезвычайно походили друг на друга), который, по собственной инициативе поддержал позицию Верховного правителя: 20 августа Деникин телеграфировал в Омск, что он в связи с известием о предполагавшемся походе Маннергейма на Петроград поручил указать союзным представителям в Екатеринодаре, что «ввиду особых отношений, существующих между Россией и Финляндией, русский народ не может допустить вооруженного вмешательства финнов в свои внутренние дела. Территория России может и должна быть освобождена исключительно русскими же при содействии союзных держав»... Деникин заявил, что договор Юденича с Маннергеймом нарушает «высшие интересы Русского Государства», является, с его точки зрения, «недопустимым и не имеющим... юридической силы» [«Кр. Арх.». XXXIII, с. 144].
Политика Деникина была еще более отрешена от тогдашней международной конъюнктуры20. Колчак шел гораздо дальше, расходясь в этом отношении со своим официальным руководителем международной политикой, считавшим «активную роль» Финляндии вообще крайне опасной. Сукин, по поручению Колчака, уведомляет Сазонова 13 июня, что он не видит причины противодействовать движению финских войск на Петроград и считает «такую операцию крайне желательной, при непременном, конечно, условии участия русских войск и установления в занятых местностях русской администрации, подчиненной ген. Юденичу» [там же. С. 124].
Как ни стали бы мы трактовать правительственную тактику в этом вопросе, необходимо было бы отбросить все соображения об антидемократичности Омского правительства, которая будто бы толкала его на непримиримую позицию — как раз все наиболее правые настаивали «на привлечении Финляндии ценою немедленного признания ее независимости» (телеграмма Набокова 29 мая).
Финляндский вопрос — прекрасная иллюстрация к той искренности, которая отличала политику Верховного правителя и которая служила лучшей гарантией для выполнения тех моральных обязательств, которые он принимал на себя... Считая невозможным от своего имени декларировать независимость Финляндии, Верховный правитель твердо подчеркивает ненарушимость ее «фактической независимости».
3. Международная ориентация
Если бы Верховный правитель признал независимость Финляндии, Эстонии и Латвии без санкции Учредительного Собрания, можно не сомневаться, что со стороны многих из его противников было бы брошено обвинение в расчленении России. Удивительно, как легко рождались эти обвинения. Мы всего вправе ожидать от большевицких агитаторов, мало стесняющихся с историей. Но эсеровские публицисты? И они не далеко ушли от большевицкой демагогии. Заключая соглашение с Японией, Колчак «торговал Россией». Таково смелое утверждение эсеров, пошедших на союз с большевиками [Буревой. Распад. С. 20]. «Колчак предлагал Камчатку и Сахалин Японии за посылку японских войск», — не мигнув глазом пишет автор воззвания Сибирского военно-социалистического союза защиты народовластия, т. е. сибирских эсеров [«П. Дн.». С. 84]21.
Казалось бы, от Зензинова нельзя ожидать подобных выпадов, но и он в «Pour la Russie» [№ 29] называет Колчака чуть ли не японским агентом и удивляется, каким образом Колчак может оставаться в глазах некоторых национальным героем. Едва ли надо даже опровергать эти измышления после всего, что уже было сказано о взаимоотношениях Колчака и Японии. Если у него была мысль пригласить японские войска, то была она скорее у Директории. Уорд [с. 90] говорит, что Япония требовала предоставления в ее распоряжение всей Сибирской железной дороги и что Директория за несколько дней до переворота, в критический момент наступления большевиков на Уфу, на это согласилась22. Колчак же отказался допустить присылку японских войск в Омск, где были войска союзников (телеграмма в Лондон 21 дек.). Может быть, разницей во взглядах и объясняется то сожаление, которое высказывали позже Болдыреву японские представители, уверявшие бывшего члена Директории, что они поддержали бы его, если бы он единолично взял власть в свои руки (запись 20 дек.).
Позже, в марте, продолжая находиться в оппозиции Колчаку, Болдырев все-таки пытается на него воздействовать в смысле необходимости соглашения с Японией. Он сам рассказывает: «Я сделал попытку предупредить и намекнуть ему (т. е. Колчаку) на необходимость более тесного сотрудничества с Японией» [с. 212]23. Письмо Болдырева осталось без ответа, — во всяком случае, Колчак на него не реагировал в смысле каких-либо авансов Японии24. Последняя, по-видимому, пыталась оказать влияние на общественные круги в Омске. Контрразведка при штабе отмечает: «Об успехах японской «политики» в Сибири расписываются курьезности. Так, «Фунабаси» сообщает, что Верховный правитель, убедившись в нежелании союзников сражаться с большевиками, единственную надежду стал возлагать на Японию. В соответствии с этим он круто изменил и свое отношение к ней [№ 16 газ. «Наша Заря»]: