Трагедия господина Морна
Шрифт:
Трагедия эта — трагедия личностей, индивидуальностей, аристократических, как всякая индивидуальность. Толпа остается где-то на втором плане, как далекий гул моря. Только страсти человеческие движут героями, являясь либо всепоглощающими (Ганус, живущий только мучительной любовью к жене, или Элла, жена Клияна, живущая ясной любовью к Ганусу), либо разносторонними, олицетворением которых является король, господин Морн, — смесь великолепия, смеха
Господин Морн прежде всего — натура романтическая; но, создав сказку, он сам разрушает ее…»
Потерпев неудачу с постановкой «Трагедии» в русских эмигрантских театрах, Набоков предпринял попытку увлечь ею театры немецкие: в июне он пишет матери о том, что посылает «Трагедию» в немецкий театр в Кенигсберге «для перевода и постановки» (BCNA. Letters to Elena Ivanovna Nabokov. 14 июня 1924 г.). Из этих планов также ничего не вышло, и «Трагедия господина Морна» так и не получила — до настоящего времени — сценического воплощения. Не удались также планы К. Проффера издать «Трагедию» в 1976 г.: перечитав пьесу, Набоков решил, что публиковать ее не следует (см.: Переписка Набоковых с Профферами / Публ. Г. Глушанок, С. Швабрина // Звезда. 2005. № 7. С. 163–166).
Публикация «Трагедии» в 1997 г. заставила исследователей, обратившихся к ней, по-новому оценить весь ранний период творчества Набокова и определить то место, которое она занимает в корпусе его oeuvres.
Б. Бойд, прочитавший «Трагедию» задолго до ее опубликования и метко назвавший ее «трагедией о счастье», предположил, что дуэльная тема в ней имеет биографическую подоплеку: в конце 1923 г. знакомый Набокова литератор А.Дроздов опубликовал в просоветской берлинской газете «Накануне» «подлую» статью о поэзии Набокова, в которой набросал карикатурный портрет Набокова-человека, якобы возникающий из его стихов. При этом Дроздов сделал вид, что лично с Набоковым не знаком. Посчитав себя оскорбленным, Набоков вызвал Дроздова на дуэль, но ответа не получил. Через неделю после выхода статьи редакция газеты сообщила, что Дроздов отбыл на постоянное жительство в Москву (Б01. С. 259). Профессору Бойду принадлежит и первый содержательный анализ пьесы: «Несомненно, самое значительное из всех написанных к тому времени произведений Набокова в любом жанре <…> В четырех коротких пьесах, предшествовавших "Морну", Набоков идет вслед за пушкинскими стихотворными трагедиями, в "Морне" же он, несомненно, тянется за Шекспиром <…> Хотя действие пьесы происходит в неопределенном будущем — почти синхронном условному времени шекспировской Венеции, Вероны или Вены, Набоков как бы проецирует на циклораме за спинами актеров события русской революции <…> Тем не менее "Морн" заново открывает шекспировские возможности, которые, казалось, давно уже исчерпаны: царство — завоеванное, утраченное и обретенное вновь, король-инкогнито, переодевание, пересекающиеся любовные линии на колоритном фоне охватившего страну мятежа, в изображении которого сочетаются мерцание фантазии и смертный ужас реальности <…> "Трагедия господина Морна" полемизирует с приемами Шекспира и других драматургов и придает им тонкую огранку. Набоков не принимает фатализм трагедии, неумолимость рока, которая очевидна с самого начала, железную логику причины и следствия <…> Он возражает против того, чтобы характер рассматривался как набор изначально заданных возможностей, и добивается, чтобы его персонаж полностью обманывал все ожидания, — и не один раз, а дважды и трижды» (Там же. С. 261–264).
В интересном очерке, посвященном «Трагедии», Г. Барабтарло пишет, что в этом произведении «Набоков обнаруживает зрелое владение всеми художественными планами <…> словесным, тематическим, композиционным, психологическим и даже метафизическим. Такой сложности не предполагалось у него до "Защиты Лужина"… Пьеса эта представляет собою скороходную, полноразмерную, пяти-актную лирическую трагедию белым пятистопным ямбом, невероятно высокого драматического и поэтического достоинства. По чисто выразительной своей силе она гораздо выше всего, что Набоков сочинил в стихах до нее, и в смысле общей художественной ценности она превосходит и его тогдашнюю прозу <…> Непрерывный поток богатых метафор; то тут, то там вспышки свежих каламбуров и звуковых эффектов; ровное и скорое качение; отличная координация трех основных частей сюжета (дилемма Морна, мучение Гануса, лихорадка Тременса); осложнение в виде сверхъестественного ревизора (Иностранца) и все-охватывающего и все-разрешающего учения (Дандилио) — все эти и другие особенные черты и тематические линии трагедии Набоков потом перенес в свою прозу…» (Г. Барабтарло. Сверкающий обруч. О движущей силе у Набокова. С. 233–234, 235).
А. Бабиков