Трагедия закона. Простым канцелярским шилом
Шрифт:
– Вы хотите сказать, господин Петигрю,- неожиданно вмешался судья,- что убийство совершила данная свидетельница?
С точки зрения защиты вопрос был некорректен, задан не вовремя и не тем тоном. Весь план адвоката, тщательно разработанный и осуществляемый с большим мастерством, неожиданно рухнул. Петигрю планировал по крупицам внести подозрение в сознание присяжных, что привело бы их к сомнению относительно виновности подсудимого. Рано или поздно жене подсудимого должно было быть предъявлено обвинение, но для этого сначала надо было вывести ее из равновесия целенаправленными вопросами и поставить под сомнение ее правдивость, вынудив признаться в совершении менее значительных проступков. Тогда присяжные будут готовы поверить, что столь непорядочная женщина могла совершить и нечто похуже. Но такой момент еще не наступил, присяжные были шокированы и испуганы прямолинейным обвинением, высказанным судьей.
– Ваша светлость,- произнес Петигрю как можно спокойнее,- в мои обязанности не входит обвинять кого бы то ни было в совершении данного преступления. Я своевременно сделаю заявление и представлю свои доводы относительно того, что обвинение не предоставило присяжным заседателям достаточные доказательства виновности обвиняемого в совершении данного преступления. Я обязан задать вопросы по этому поводу свидетельнице, чтобы помочь присяжным заседателям убедиться в недостаточности доказательств.
– Разумеется,- сухо буркнул Стригун.- Но относительно данной свидетельницы были высказаны некоторые предположения, которые, на мой взгляд, ведут к однозначному результату. Ради справедливости по отношению по крайней мере к ней следует внести ясность по этим предположениям. Если вы не желаете задать конкретный вопрос, это могу сделать я. Миссис Окенхерст, вы убили Пальмера?
– Нет, ваша светлость.
– Хорошо. Продолжайте, господин Петигрю.
Петигрю скрепя сердце продолжил. Искусство перекрестного допроса состоит прежде всего в том, чтобы рассчитать момент, когда надо задать определенный вопрос. Вопрос, заданный к месту, может решить все, но, если его задать раньше или позже, он просто повиснет в воздухе. Именно так и случилось. Более того, вмешательство судьи насторожило свидетельницу, которая поняла, к чему клонит адвокат. У нее было время собраться и подготовиться к удару.
Обсуждая впоследствии результаты этого дела, Петигрю и Баббингтон пришли к общему мнению, что это был переломный момент в слушании. Защитник сражался до конца, но присяжные не забыли – и Барбер не позволил им забыть, напомнив об этом в своей заключительной речи,- впечатления, которое произвело на них безосновательное обвинение, выдвинутое против опозоренной и, кстати, очень привлекательной женщины. На фоне ее показаний, которые в значительной степени повлияли на приговор Окенхерсту, сам он собственными показаниями лишь усугубил положение. Алиса предстала великолепной свидетельницей. Он же – страшным, неуклюжим, медленно соображающим и явно неоткровенным чудовищем.
Но, как бы там ни было, на заключительной стадии слушания шансы были относительно равны. Баббингтон произнес великолепную заключительную речь. Его выступление было продуманным, связным и честным. Лишь в заключительных фразах он неразумно поддался своей склонности к драматическому: слишком много теплоты в голосе и слишком энергичные жесты не вязались с образом королевского адвоката-обвинителя. Но это был вовсе не промах Баббингтона просто такой у него был характер. Каковы бы ни были его благие намерения в начале речи, к середине его обуял старый демон, и он все больше стал походить на выпускника Модлин-Колледж-Скул мужская привилегированная школа в Оксфорде. и президента Драматического общества Оксфордского университета, который, по общему мнению, мог бы сделать блестящую карьеру на сцене.
Петигрю, делая неразборчивые пометки в блокноте, подумал, не начать ли ему свою речь так, как он уже сделал однажды, и нанести тем самым сокрушительный удар Баббингтону в деле о клевете? Для этого следовало лишь процитировать:
Как в театре,
Когда талантливый актер покидает сцену,
Глаза людей лениво смотрят на того,
Кто выйдет следующим.
Он посмотрел на присяжных. Нет, Шекспир не подойдет – не в их духе. Они сочтут это легкомыслием, а на этот раз ему следует воздержаться от легкомыслия. Черт возьми, по совести сказать, это действительно серьезное дело. В его возрасте было смешно нервничать по поводу его хода, но сейчас он нервничал. Петигрю предпочел бы, чтобы ему не так отчаянно хотелось вытащить этого кузнеца. А также предпочел бы не чувствовать, что шансы выиграть у него малы. Один против троих: Баббингтона, который вытирал лоб после напряженного выступления, самого обвиняемого со злодейским лицом – его главным врагом и Стригуна, сидящего на возвышении, поджав губу.
Петигрю мудро не делал попыток перещеголять Баббингтона в красноречии. Он прекрасно знал, что аудитория может воспринять за определенное время лишь довольно ограниченный объем риторики. А данная аудитория была одурманена не только потоками слов, обрушившихся на нее, но и отравленным воздухом, которым они дышали последние три дня. Если сейчас адвокат обратится к ним с волнующей речью, одурманенные присяжные просто снова впадут в транс, из которого выйдут, испытывая глубокое уважение к ораторскому таланту ученого джентльмена, но без всякого понятия, в чем же состояла защита. Речи, произнесенные при аналогичных обстоятельствах, нередко способствовали огромному росту репутации, но на диво большой процент тех, ради кого они произносились, был казнен. Поэтому на этот раз обвинитель и защитник поменялись ролями. Речь Петигрю была сухой, неэмоциональной и изобиловала простыми разговорными фразами. Вскоре он убедился, что его метод сработал. Присяжные, вначале разочарованные тем, что им не предложили еще одну изысканную речь, выпрямились в своих креслах и слушали внимательно. К их собственному удивлению, они начали соображать и думать. Мало-помалу простыми и ясными фразами Петигрю тянул их за ниточку, возвращая к ходу мыслей, который был ему нужен.
И здесь случилось несчастье – тривиальное несчастье, без всякого героизма – суть которого была понята не более чем полудюжиной людей, находившихся в зале суда. Петигрю обсуждал свидетельские показания относительно угроз, которые якобы высказывал заключенный по отношению к погибшему. Он разбирал пункт за пунктом, указывая на то, что это были лишь слова, сказанные вскользь, которые вспомнили по прошествии значительного времени ненадежные свидетели и которые были преувеличены до неузнаваемости во время пересказа.
– Давайте перейдем,- предложил Петигрю,- к свидетельским показаниям господина Гритхэма. Если вы помните, он сообщил, что встретил подсудимого около кузницы в понедельник, предшествующий ночи, когда произошла трагедия, и…
– Во вторник,- неожиданно вмешался Барбер.- В понедельник господин Родвел видел нож. Показания господина Гритхэма касаются вторника, следующего дня.
– Благодарю, ваша светлость,- извинился Петигрю, несколько уязвленный тем, что его перебили.- Господа присяжные заседатели, вы помните инцидент, о котором я говорю. В понедельник или во вторник – это не имеет особого значения – господин Гритхэм…
– Думаю, это имеет значение,- настаивал Барбер.- В таком серьезном деле важно быть точным по всем вопросам. В моих записях точно сказано: вторник. Сэр Генри, вы помните, когда это было?
Сэр Генри сказал, что, к глубокому сожалению, не помнит.
– В моих записях – вторник,- повторил Стригун.- Разумеется, я могу ошибаться, но…
В этот момент сам господин Гритхэм поднялся со своего места, откуда его в темноте было не разглядеть, и попытался вмешаться, но на него зашикали, и он замолчал.