Трагикомедия бродяги любви
Шрифт:
Смущённый и испуганный Джовано выскочил из комнаты Гертруды, прибежал к себе и притих, будто мышонок, уткнувшись в книжку, чтобы как-то отвлечься от того неприятного холодка по телу, что у него был сейчас и в тот день, когда Гертруда в первый раз домогалась его…
… Из комнаты Гертруды какое-то время, чуть меньше часа, слышались визжание поросёнка, вой, рыдания и крики:
– Ой, больно!!! Ой, больше не могу, так больно-о-о-о!!! Гоцци, брат, хватит, пощади-и-и!!!
Когда же крики кончились, Гоцци с гневным и пренебрежительным выражением лица появился на пороге комнаты отрока Джовано. У Джованни от боязни ручки затряслись, но мальчик-отрок набрался храбрости и хотел начать объяснение:
– Сеньор Гоцци, я
Но, увы, в первый раз в жизни Гоцци проявил жестокосердие и равнодушие, он не стал слушать рассказ Джовано о домогательствах Гертруды, потому что сейчас уже не верил отроку, очень быстро восхищение и благосклонность Гоцци в адрес Джовано сменились ненавистью…
… А жаль, если бы он послушал, как издевалась его сестра над отроком, когда самого аббат не было дома, сколько боли и унижения причинила своим принуждениями, он бы понял Джовано и вместо скандала, мальчик получил бы понимание и поддержку…
Но, увы, нет, Гоцци не хотел слушать оправданий, не верил Казанове и только крикнул на него:
– Замолчи!!! Замочи, нахал!!! Тоже мне Ромео и Джульетта нашлись!!! Я возлагал на тебя, как на самого умного из учеников такие надежды, вложил в тебя столько заботы, внимания и денег, а ты принёс в мой дом позор, устроив с моей глупой, такой же, как и ты, легкомысленной, сестрицей роман! Видеть тебя, бесстыжего, после этого не желаю! Всё, ты больше не мой ученик и не живёшь на моём содержании, раз такой «умный» ищи работу сам! Иди, собирай вещи, у тебя два часа на сборы, а потом шагай в Венецию куда хочешь!!!
… Джованни стоял после этого в оцепенении, будто бы его ледяной водой облили, а в огромных карих глазах с разочарованным взглядом застыли слёзы, в голове вертелись мысли: «Как так?! Как мой уважаемый любимый замечательный милосердный учитель Гоцци сейчас не дал мне и слова в своё оправдание сказать, ничего не спросил, не дал объясниться, просто совершенно равнодушно, как три года назад родители меня отдали Гоцци, теперь он выгоняет меня на улицу! Как я буду выживать?! Я же пропаду! И, главное, Гоцци не дал мне шанса поговорить. Объяснить, что этот роман случился не по взаимной любви, что я согласился, потому что она напугала меня и физической силой, и шантажом, угрозами. Мне четырнадцать, а ей двадцать лет, я её испугался, просто терпел, какая тут любовь? В чём моя вина? Неужели Гоцци не понял этого, когда я болел после первого раза? Неужели ему всё равно, что я могу погибнуть на улице? Эх, мама-мама, папа-папа, хоть я и был слугой в вашем доме, хоть и жил не шикарно, как тут у Гоцци, хоть и голодным спать ложился, но вы мне были родными, почему вы меня так легко отдали три года назад и сразу же забыли обо мне?.. Неужели не любили, неужели я был только лишним ртом, как все соседи говорили?..».
Так думал Джовано, но вслух ничего не сказал, а отправился собирать вещи.Несчастный отрок складывал в большой сундук книги, одежду и просто рыдал, не скрывая слёз обиды. Его предали второй раз в жизни…
За два часа, что отвел ему Гоцци, Казанова уже собрал свой сундук с многочисленными книгами и кое-какой основной одеждой, и Гоцци указал мальчику-отроку, что украдкой смахивал слёзы обиды, на дверь…
… Было ещё время около полудня, Джованни сел на свой сундук и разрыдался, и в таком состоянии полного отчаяния просидел часа два, а потом подумал, чем же он может заработать себе на хлеб, и решил попробовать наняться в театр скрипачом.
… И, правда, в одном небольшом театре, владельцем и директором которого был господин Бруни, толстый мужчина средних лет в шикарном напудренном парике, вышитым драгоценностями кафтане жюстокоре и дорогими перстями на руках, Джовано Казанову взяли музыкантом-скрипачом с маленьким жалованием и предоставили для проживания скромную комнатушку-коморку…
Глава «Скрипач в театре и тюрьма или начало злоключений Джовано Казановы»
… Так незаметно пролетело ещё два года, Джовано Казанова из четырнадцатилетнего отрока подрос до шестнадцатилетнего юноши. В свои совсем юные шестнадцать лет Джовано был хорошим скрипачом, ответственно походящим к своей работе, и выглядел красивым молодым человеком. Он любил спортивные занятия, поэтому его фигурка перестала быть несуразно-нескладной отроческой, а, хоть он и был стройным, но из-за мышечных плеч казался чуть старше своих лет, а вот черты лица не изменились, оставаясь по-мальчишечьи мягкими. Волнистые собранные лентой в хвост волосы же, которые немного выцвели и стали из тёмно-русых просто русыми, стали её длиннее.
… Всё это время Джовано работал скрипачом в театре господина Бруни за несправедливо маленькое жалование и жил в той комнатушке, что отдал ему надменный директор театра.
Его соратники по театру уважали Казанову за ответственное отношение к работе и, если у них заходила в беседе речь о Джовано, обычно о нём они говорили так:
– А согласитесь, наш скрипач парнишка Джовано неплохой человек: скоромный, ответственный, репетиций и выступлений не пропускает, не опаздывает, да и в общении приятный…
– Ну, да, я соглашусь с вашим мнением, только у меня он вызывает больше вопросов, чем приятных впечатлений. Я не понимаю, где его родители, почему он уже с четырнадцати лет живёт один, сам зарабатывает себе на хлеб. Где он мог научиться играть на скрипке, и, вообще, стать таким образованным читающим человеком, если он говорит, что из бедной семьи? Кто его родители и где? Осиротел что ли? И меня раздражает немного его замкнутость, будто он всех боится и дичится…
– У меня тоже возникают все эти вопросы, но я, скажу вам, сочувствую юноше: я вижу, как тяжело ему одному, как он у господина Бруни больше всех музыкантов старается, лишь бы эти несчастные монетки на хлеб заработать, как он вертится, чтобы дополнительный заработок найти. Даже ходит в азартные игры на деньги играть, потому что ему ведь не хватает этой мелочи, что платит жадный господин Бруни. Как не спросишь Джованни, будет он кушать со всеми или сытый, он всегда такой голодный, прямо с такой жадностью ест, что жалко на мальца смотреть…
– Ха-ха, тут я с вами согласен, директор нашего театра господин Бруни такой скупердяй и скряга, каких ещё свет не видел! Он может дать такое маленькое жалование, что поневоле полуголодным жить будешь! И я тоже не могу жить на такое мизерное жалование, тоже зарабатываю помимо театра тем, что выигрываю какие-то суммы денег в азартные игры, в того же фараона, Джованни тут такой пострадавший от жадности господина Бруни не один!
… Как реагировал на такие разговоры о себе сам юноша? Никак. Он старался избежать слишком дружелюбного или враждебного общения с кем-либо, был затюканный и недоверчивый к людям. Ну, конечно, это были последствия такой судьбы, не от хорошей жизни юный Джовано стал таким недоверчивым и малообщительным. Хотя, иногда жизнь всё же удивляла юношу и приятно.
… Так случилось и в тот, совершенно обычный будничный день Джовано. Как и обычно, юный Джовано никак не мог заставить себя встать с постели, он был любителем поспать, утро было самым нелюбимым временем юного скрипача, вот они и ворочался ещё полчаса с мыслью: «Эх, утро, зачем ты наступило, так сладко спалось! Ну, ещё урву пять минут, тогда встану…».
Потом юноша всё-таки встал, умылся, оделся в свою привычную простенькую одежду: белые чулочки, ботинки, белая простая рубашка и тёмно-синие кюлоты из дешёвой ткани. Потом стал у зеркала и сам же пошутил над собой: