Trainspotting
Шрифт:
– Наш Саймон нигде не пропадёт, - говорит она с мечтательной улыбкой.
Папаша Саймон.
– Конечно, не пропадёт. Половой гигант, сутенёр, наркоделец, вымогатель. Вот кто такой наш Саймон, - я удивился собственной злобе. Дохлый был моим лучшим другом, Дохлый и Картошка... ну, может, ещё Томми. Зачем я выставляю его в таком невыгодном свете? Неужели только из-за того, что он пренебрёг своими родительскими обязанностями или, вернее, не признал себя отцом? Скорее всего, я просто завидую этому чуваку. А ему на это плевать. Невозможно обидеть того, кому на всё наплевать. Никогда.
Не
– Э... ладно, хорошо, э, пока, Марк.
Они быстро ушли: Трисия с подносом в руках, а сазерлендский урел (как я его мысленно окрестил) - оглядываясь на меня и чуть ли не сдирая костяшками лак с танцпола.
Зря я, конечно, прогнал на Дохлого. Просто меня достало, что этот чувак вечно выходит сухим из воды, а меня рисуют самым последним негодяем. Возможно, мне просто так кажется. У Дохлого тоже есть свои напряги, он тоже чувствует боль. И врагов у него, наверно, ещё больше, чем у меня. Хотя, в принципе, один хуй.
Я подношу выпивку к столику.
– Всё нормально, сынок?
– спрашивает мама.
– Супер, ма, супер, - говорю я, пытаясь подражать голосу Джимми Кэгни, но у меня это абсолютно не выходит; у меня ничего не выходит. Но что такое неудача или успех? Кого они ебут? Все мы живём и в течение короткого промежутка времени умираем. Вот и всё: пиздец.
В последний путь
Чудный денёк. Это означает:
Сосредоточься. На предстоящем деле. Мои первые похороны. Кто-то говорит:
– Давай, Марк, - тихий голос. Я выхожу вперёд и хватаюсь за верёвку.
Я помогаю папику и двум своим дядьям, Чарли и Дуги, предать останки своего брата земле. Армия выделила башки на похороны. "Предоставьте это нам", - сказал маме сладкоголосый армейский офицер. Предоставьте это нам.
Да, это первые похороны в моей жизни. В наше время покойников обычно кремируют. Интересно, что там в гробу. Наверняка, от Билли почти ничего не осталось. Я перевожу взгляд на маму и Шерон, Биллину чувиху, которых утешает полный ассортимент тётушек. Тут же стоят Ленни, Писбо и Нац, Биллины кореша, вместе с несколькими армейскими дружками.
Малыш Билли, Малыш Билли. На кого ты нас. Что мы без тебя
У меня в голове крутится та старая песенка "Уокер Бразерс": "Ни сожалений, ни слёз, прощай, не возвращайся обратно" и т. д. и т. п.
Я не чувствую угрызений совести, а только злобу и презрение. Меня вывел из себя ёбаный британский флаг на крышке гроба и вкрадчивый, никчёмный офицеришка, который из кожи вон лез, пытаясь умаслить мою матушку. А тут ещё понаехало это мудачьё из Глазго, со стороны старика. Начали пороть всякую чушь о том, что он погиб во имя своей страны, и прочую подобострастную "гуннскую" пургу. Билли был просто-напросто дураком. Не героем, не мучеником, а обыкновенным дебилом.
Меня одолевает хохот. Я еле сдерживаю себя. Когда я начинаю истерически хихикать, брат папика Чарли хватает меня за руку. Он смотрит на меня враждебно, впрочем, он всегда так на меня смотрит. Эффи, его жена, отталкивает этого мудака в сторону, говоря:
– Мальчик расстроен. Просто у него такая манера, Птенчик. Мальчик расстроен.
Подмойте себе жопу, ёбаные мыловары!
Малыш Билли. Так эти суки называли
Малыш Билли, Малыш Билли. Помню, как ты уселся на меня сверху. Придавив меня к полу. Горло шириной с соломинку. Кислород покидал мои лёгкие и мозг, а я молил бога, чтобы мама поскорее вернулась из "Престос", пока ты не выдавил жизнь из моего тщедушного тельца. Запах мочи от твоих гениталий, влажное пятно на шортах. Это действительно так возбуждало тебя, Малыш Билли? Надо полагать. Я больше не сержусь на тебя за это. У тебя всегда были проблемы в этой сфере: неожиданные выделения кала и мочи, доводившие мать до безумия. "Кто самая лучшая команда?" - спрашивал ты меня, ещё сильнее надавливая, пиная или выкручивая. И мучил меня до тех пор, пока я не отвечал тебе: "Сердца". Даже когда на Новый год в Тайнкасле вы продули нам 7:0, ты всё равно заставлял меня говорить: "Сердца". Наверно, мне можно было гордиться тем, что одно моё слово имело больший вес, чем результат самой игры.
Мой любимый братец служил Её Величеству и нёс патрульную службу близ ихней базы в Кроссмэглене, там, в Ирландии, на британской территории. Они вышли из машины, чтобы осмотреть дорогу, как вдруг ТРАХ! БАХ! ТАРАРАХ!, и их нету. Ему оставалось три недели до дембеля.
Когда говорят, что он погиб, как герой, я вспоминаю ту песенку: "Билли, не будь героем". На самом деле, он погиб, как чёртов хрен в форме, шагавший по деревенской дороге с винтовкой в руке. Он пал невежественной жертвой империализма, прекрасно зная о тысячах обстоятельств, приведших к его смерти. Это было самое тяжкое преступление - он прекрасно знал обо всём. Его подтолкнули к этой колоссальной ирландской авантюре, закончившейся его же смертью, несколько неясно сформулированных клановых представлений. Чувак умер, как жил: в полном опизденении.
Его смерть пошла мне на пользу. Его показали в "Вечерних новостях". Перефразируя Уорхола, у чувака было пятнадцать минут посмертной славы. Люди соболезновали мне, и хотя они обращались не по адресу, всё равно это было приятно. Нельзя разочаровывать людей.
Какой-то мудак из верхов, помощник министра или что-то типа того, сказал своим оксбриджским голоском, что Билли был храбрым молодым человеком. Но если бы он оставался на гражданке, а не служил Её Величеству, они бы первыми заклеймили его как подлого головореза. Эта ёбаная жертва аборта пообещала, что его убийцы будут безжалостно наказаны. Не мешало бы. Наказать бы хоть этих ублюдков из обеих палат парламента.
Наслаждаться маленькими победами над этой белой швалью, служащей орудием богачей о нет нет нет
Над Билли измывались "Сазерлендские братья" и их тусовка: он трясся, на хер, от злости, когда они плясали вокруг него и пели: "ТВОЙ БРАТ КАЛИЧ". Это был один из самых крутых лейтских уличных хитов 70-х, который исполнялся обычно после того, как уставшие ноги больше не могли играть в футбол двадцать два на двадцать два. Они имели в виду Дэви или, может, меня? Какая разница. Они не видели, как я смотрю на них с моста. Билли, Билли, ты стоял, свесив голову. Бессилие. Каково тебе сейчас, Малыш Билли? Неважно. Я знаю, почему