Трансфер на небо

Литвиновы Анна и Сергей

– Куда?

– Не помню. Может, на тумбочку. Или на журнальный столик.

– А может, сунул его себе в карман? В карман тренировочных?

– Может быть.

– Может быть… – с очевидной угрозой повторил Опер. И выстрелил вопросом: – А зачем ты ночью покинул свой номер? – Опер неожиданно перешел на «ты».

– Я? Ну, я же говорил… Мне не спалось… Снежанка уснула… А я пошел телевизор посмотреть…

– Значит, Снежана оставалась в твоем номере, в твоей постели. И она спала.

– Да.

– Похоже на правду. До сих пор все очень похоже на правду. А хочешь, – Опер

прищурился, – я расскажу тебе, как все было дальше?

– Ну?

– Дальше дело было так… Ты сидел здесь, в комнате отдыха, у телевизора. А к тебе прибежала Снежана. И стала жаловаться, что к ней в комнату заявился Кондаков. Явился и пристает к ней…

Варвара внимательно следила за реакцией Нычкина. Тот сидел, набычившись, с непроницаемым видом.

– …Тогда в тебе, Нычкин, вскипела южная кубанская кровь, – продолжал Опер, – ведь характер у тебя взрывной, горячий. Это даже по игре видно… Словом, ты разозлился. Еще бы! Твой друг, а скорее, Кондакова можно назвать твоим недругом, пытается трахнуть твою девушку! В твоей же постели! Я бы тоже не стерпел!.. Ну, ты и бросился назад в свой номер. Схватил, что попало под руку, и ударил Кондакова. К сожалению, тебе под руку попал нож. И ударил ты его – этим своим ножом. И попал с первого удара – прямо в шею. Несчастный случай.

– Нет, – нахмурясь, проговорил Нычкин, – вы все врете.

Последняя его фраза прозвучала совсем по-детски. Да Нычкин и был еще, в сущности, ребенком (подумалось Варваре). Балованным, богатым, суперизвестным, но ребенком. Двадцать лет от роду – еще совсем мальчишка.

– А что? Все бывает в жизни, – по-отечески увещевающе сказал Опер. – Убийство в состоянии аффекта. Или даже, скорее, убийство по неосторожности. Случается… У тебя будет лучший адвокат. А Команда возьмет тебя на поруки. Ну, подумаешь, дадут годика два-три условно. А ты будешь в это время играть как ни в чем не бывало… Ну, Нычкин, давай, колись: так дело было?

– Нет! – ожесточенно выкрикнул тот. – Не так!

Варваре стало ясно: провокация Опера не удалась.

– Не так? – по-прежнему ласково спросил он Нычкина. – А как же тогда?

– Я уже рассказывал, – хмуро ответил центрфорвард. – Я ушел от Снежаны, заснул у телевизора и ничего не слышал.

– Жаль, – с деланым сочувствием вздохнул Опер, – чистосердечное признание облегчает наказание.

– Да что я – больной, по-твоему?! – Нычкин вдруг взорвался и тоже стал «тыкать» Оперу. – Что я, на самоубийцу похож? Похож, да?! Кондаков миллионы стоит! Миллионы долларов! Что я, дурак, его убивать? Меня бы потом самого за этого Кондакова повесили!

– Кто повесил? – быстро и вкрадчиво спросил Опер.

– Те, кому Кондаков принадлежит!

– А кому он принадлежит? – немедленно ухватился за слова Нычкина Опер. – То есть принадлежал?

– Кому-кому! Не знаю я, кому конкретно! В клубе у него про это спроси! Или у Старшого – старшего тренера нашего, я имею в виду. Может, они и скажут тебе.

– А ты кому принадлежишь, Нычкин? – ласково поинтересовался Опер.

– А это к вашему делу не касается, – хмуро сказал форвард.

– Ладно, – вздохнул Опер, потер лицо и спросил вдруг мягко, задушевно: –

А раз ты не убивал, и я, допустим, тебе поверил, как ты думаешь: кто на самом-то деле Кондакова убил? – Варвару в очередной раз поразило, как легко Опер переходит от обвинительного, наступательного тона к доверительному (и наоборот).

– Никто из наших убить Кондакова не мог, – убежденно заявил Нычкин. Минуту подумал и добавил: – Может, и вправду Снежанка? Ведь он в мой номер действительно мог к ней прийти и начать приставать. Ну а она, предположим, не стерпела? И схватила нож – случайно, допустим. И ударила?.. Могло ведь такое быть, а?

– Не знаю, – с сомнением произнес Опер. – Тебе видней. Ну и ей, конечно.

– А вы ее сами спросите.

– Да уж, конечно, спросим. Не без этого. Ладно, хорошо, – Опер хлопнул обеими ладонями по журнальному столику, продемонстрировав, что разговор окончен, и встал: – Рад был познакомиться. Желаю успеха на футбольных полях.

Нычкин тоже поднялся.

– Если вам чего будет надо, – проговорил он, – билеты там на матч или сувенир, вы звоните, я достану.

– Спасибо, – равнодушно поблагодарил Малюта, – не премину. – И обратился к Варваре: – Варя, проводите, пожалуйста, товарища футболиста обратно к его коллегам в столовую. А сюда попросите госпожу Снежану.

Нычкин встал и пошел к двери. Варвара, словно конвоир, отправилась вслед за ним.

После допроса футболиста у нее осталось двоякое чувство.

Все это время она тщательно отсматривала его реакцию, обращая особое внимание (как в Школе учили) на движения глаз, мимику лица, жестикуляцию, тембр голоса… И она была почти уверена: Нычкин что-то скрывает. Что-то, непосредственно относящееся к убийству.

Но… Но при этом… Она вдруг призналась себе: Нычкин ей нравится. Очень нравится. Настолько, что, если он вдруг когда-нибудь пригласит ее поужинать, она, пожалуй, не откажется. Хотя у них в университете самым страшным оскорблением и была фраза: «Ты что, тупой? Ну, точно: футболист!»

Глава 5

А если это любовь?

Нычкин и Варвара шли по коридору в столовую, где содержались остальные подозреваемые в убийстве. Варя на всякий случай старалась держаться за спиной футболиста и не терять из виду его руки: мало ли что ему может взбрести в голову, мало ли чего он выкинет.

Нычкин вдруг полуобернулся к ней и спросил, усмехаясь:

– А ты тоже, типа, милиционер?

– Еще хуже, – улыбнулась Варвара.

Она ничего не могла с собой поделать: ей нравился этот парень – стройный, пластичный, уверенный в себе, улыбчивый.

– Что может быть хуже? – хохотнул Нычкин.

– Я пока только учусь, – она не стала говорить, что работает в другой организации – даже более серьезной, чем милиция. И о том, что на ее счету уже есть два успешно раскрытых дела. Род занятий научил Варвару: поменьше распространяться о себе. А жизнь научила другому: как можно реже хвастайся, особенно перед мужчинами. Сильному полу куда больше нравится, когда лидеры, причем безусловные, – они сами.

– А тебя как звать? – не отставал форвард.