Трансмиграция Тимоти Арчера
Шрифт:
— Да что такое? — не выдержал Тим.
— Ничего, — она направилась в спальню. — Я перепишу ее. Это не было бы хорошей идеей, если бы ты… Не знаю, почему нам вечно приходится заниматься этим. Обещай мне, что не разразишься одной из своих тирад о зороастрийцах.
Тихо, но твердо Тим ответил:
— Если я должен отследить источники мысли Отцов Церкви…
— Не думаю, что «Лайонс» хотят услышать о святых в пустынях и монашеской жизни второго века.
— Тогда это именно то, о чем мне следует говорить, — заявил Тим. Он обратился ко мне и Биллу. — Некоего монаха отправили в город, чтобы он отнес лекарство заболевшему праведнику… Имена здесь не так уж и важны. Важно то, что заболевший праведник был великим, одним из самых любимых и почитаемых на севере
— Спокойной ночи, — не выдержала Кирстен и удалилась в спальню.
— Спокойной ночи, — ответили мы.
Помолчав, Тим продолжил рассказ, негромко обращаясь ко мне и Биллу:
— Когда монах вошел в город, он не знал, куда идти. Блуждая во тьме — а была ночь, — он натолкнулся на нищего в сточной канаве, совершенно больного. Монах, поразмыслив над духовной стороной дела, помог нищему, дав ему лекарство — и вскоре у того появились признаки выздоровления. Но теперь у монаха ничего не было для заболевшего великого праведника. Поэтому он вернулся в монастырь, из которого пришел, ужасно боясь, что же ему скажет настоятель. Когда он рассказал ему, что сделал, настоятель успокоил его: «Ты поступил правильно». — Тим умолк. Какое-то время мы все сидели молча.
— Это так? — спросил Билл.
— В христианстве не делается различий между простыми и великими, бедными и небедными. Монах, отдав лекарство первому же встреченному больному, вместо того чтобы сохранить его для великого и прославленного праведника, заглянул в самое сердце своего Спасителя. Во времена Иисуса для простолюдинов существовал презрительный термин… они отвергались как «ам-ха-арец» — еврейское выражение, означающее просто «народ земли» и подразумевающее, что они не имеют никакой значимости. И именно к этим людям, «ам-ха-арец», и говорил Иисус, именно с ними он общался, ел и спал, то есть спал в их домах, хотя порой он ночевал и в домах богатых, ибо даже богатые не отвергаются. — Мне показалось, что Тим был чем-то подавлен.
— «Поп», — сказал с улыбкой Билл. — Так тебя называет Кирстен за глаза.
Тим ничего на это не ответил. Мы слышали, как Кирстен передвигалась в другой комнате. Что-то упало, и она выругалась.
— Что заставляет тебя верить, что Бог существует? — спросил Билл Тима.
Какое-то время Тим ничего не отвечал. Он казался крайне утомленным, но я чувствовала, что он пытается собраться для ответа. Он устало потер глаза.
— Есть онтологическое доказательство… — прошептал Тим. — Онтологический довод святого Ансельма, что если Бытие можно представить… — Он замолк, поднял голову и моргнул.
— Я могу напечатать твою речь, — сказала я ему. — Это было моей работой в адвокатской конторе, у меня неплохо получается. — Я встала. — Я скажу Кирстен.
— Да не стоит, — запротестовал Тим.
— Разве не будет лучше, если ты будешь говорить по напечатанной расшифровке?
— Я хочу рассказать им о… — Он снова умолк. — Знаешь, Эйнджел, я действительно люблю ее. Она столько для меня сделала. А если бы ее не было со мной после смерти Джеффа… Я не знаю, что бы я делал. Думаю, ты понимаешь. — Он обратился к Биллу. — Я очень люблю твою маму. Она самый близкий мне человек в мире.
— Есть ли какое-нибудь доказательство существования Бога? — повторил Билл.
Помолчав немного, Тим начал:
— Приводится несколько доводов. Возможно, наилучший происходит из биологии, выдвинутый, например, Пьером де Шарденом. Эволюция — наличие эволюции — представляется указывающей на замысел. Есть также аргумент Моррисона, что наша планета демонстрирует поразительную предрасположенность к сложным формам жизни. Вероятность того, что это является результатом случайности, весьма мала. — Он покачал головой. — Я плохо себя чувствую. Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Впрочем, в двух словах я сказал бы, что самый сильный довод — это теологический довод, довод о замысле в природе, о назначении природы.
— Билл, — сказала я, — епископ устал.
Дверь в спальню открылась, и Кирстен, уже в халате и тапочках, произнесла:
— Епископ устал. Епископ всегда уставший. Епископ слишком устал, чтобы ответить на вопрос «Есть ли какое-нибудь доказательство существования Бога?» Нет, доказательства не существует. Где «Алка-Зельцер»?
— Я взял последний пакетик, — тихо сознался Тим.
— У меня есть в сумочке, — успокоила я.
Кирстен закрыла дверь. С грохотом.
— Доказательства есть, — заявил Тим.
— Но Бог ни с кем не разговаривает, — возразил Билл.
— Нет, — согласился Тим. Затем он собрался — я увидела, что он выпрямился. — Однако в Ветхом Завете есть множество примеров того, как Иегова обращается к своему народу через пророков. Но этот источник откровения в конечном счете иссяк. Бог больше не разговаривает с человеком. Это называется «затянувшимся молчанием». Оно длится две тысячи лет.
— Я понимаю, что Бог разговаривал с людьми в Библии, в старину, но почему он не разговаривает с ними теперь? Почему он перестал?
— Я не знаю, — только и ответил Тим. На этом он и остановился.
Я подумала: ты не должен останавливаться сейчас. Не тот случай, чтобы умолкать.
— Пожалуйста, продолжай, — сказала я вслух.
— Который час? — Тим оглядел гостиную. — У меня нет часов.
— А что это за чушь с возвращением Джеффа с того света? — не унимался Билл.
О боже, сказала я про себя и закрыла глаза.
— Я вправду хочу, чтобы ты мне объяснил, — обратился Билл к Тиму. — Ведь это невозможно. Это не просто маловероятно — это невозможно. — Он ждал. — Мне говорила об этом Кирстен. Это самая большая глупость, которую я когда-либо слышал.
— Джефф общается с нами обоими, — ответил Тим. — Посредническими явлениями. Множество раз и множеством способов. — Он вдруг покраснел. Он выпрямился, и авторитет, таившийся глубоко в нем, вышел на поверхность: прямо на глазах из уставшего пожилого человека, обремененного личными проблемами, он превратился в саму силу — силу убеждения, направленную на слова, воплотившуюся в словах. — Это Сам Бог воздействует на нас и через нас должен принесть светлый день. Теперь мой сын с нами, он с нами в этой комнате. Он не покидал нас. То, что умерло, было лишь материальным телом. Гибнет любая материальная вещь. Гибнут целые планеты. Погибнет сама физическая вселенная. Будешь ли ты настаивать на том, что ничего не существует? Потому что именно к этому приведет тебя твоя логика. Вот так вот сразу невозможно доказать, что внешний мир существует. Это обнаружил Декарт, и это основа современной философии. Все, что ты можешь знать наверняка — это что существует твой собственный разум, твое собственное сознание. Ты можешь сказать: «Я есть» — и это все. И именно это Иегова и велит Моисею сказать, когда народ спросит, с кем он говорил. «Я есмь» — говорит Иегова. «Ихиех» на древнееврейском. Ты тоже можешь сказать это — и это все, что ты можешь сказать, больше ничего. То, что ты видишь, — не мир, но представление, сформированное в твоем разуме, твоим разумом. Все, что ты испытываешь, ты знаешь через веру. Также ты можешь спать. Не думал об этом? Платон рассказывает, что некий мудрый старец, возможно, орфик, [63] сказал ему: «Сейчас мы мертвы и в заточении». Платон не отнесся к этому утверждению как к абсурдному. Он говорит нам, что оно имеет важное значение, в нем есть над чем поразмыслить. «Сейчас мы мертвы». Может у нас и вовсе нет мира. У меня достаточно свидетельств — у твоей матери и у меня, — что Джефф вернулся к нам, равно как и на тот счет, что мир как таковой существует. Мы ведь не предполагаем, что он вернулся. Мы испытываем его возвращение. Мы жили и живем благодаря этому. Так что это не наше убеждение. Это реально.
63
Эзотерическое мистическое учение в древней Греции и Фракии, связанное с именем мифического поэта и певца
Орфея, возникло около VI века до н. э.