Трансмигрант
Шрифт:
– Дай навозу! Навозу!
– хрипел я.
Отчетливый старушечий шепоток запричитал, прощаясь с живой душой. Харитон вталкивал мне в рот навоз. Я имитировал жевание, сосредоточив волю на собственном безнадежном положении. Трансмигрант включился сразу...
Выход из забвения был - как мгновенное пробуждение от дурного сна...
– Ну и што я вам сказывал?
– горделиво говорил Харитон. Кто спас Митька и немца? А ить все - навоз! Жрите навоз - да будьте здравы! И жрем, а здоровше нас, русских, увидишь ли?
Митек осторожно
– Ух и глазищи-то у тебя!
– шепотом сказал он, и его сумрачное лицо просветлело.
– Пей! Родниковая водичка.
– А уж как мы сбегли от Россохватского!
– продолжал Харитон.
– Копали целую ночь лаз, а уж как бегом бегли - один Христос знает. Вон Митек соврать не даст, чужерод нам бы и ни к чему. А Митек без него - ни шагу. Я кричу: бежим, скоро из Россохватки погоня. А он: без немца не пойду!
– Ехидным был голос Харитона.
– Бежать нужно, а Митек чужерода - на плечи. Сам-то еле на ногах стоит. Пошли, мне-то говорит!
Харитон рассказывал о злоключениях побега из Россохватки.
В избе было тесно, собралось человек восемь. Я лежал возле темного ночного окна. Под лучинами, на березовых поленьях сидели двое. Один в ярком польском кафтане, лицо красивое, умное, с черными тонкими усиками над влажными сочными губами: женолюб. Второй - страшен, с рваными ноздрями, с обрезанными ушами. Оба сидели как судьи. Харитон будто оправдывался.
– Ну, кончай, Харитон. Сбегли - так сбегли! Молодцы! сказал мужик с рваными ноздрями.
– Ты лучше скажи, куда пропали наши из Дубиновки? Да кто ярыжек со стрельцами навел?
– Ты што, допрос, с меня сымаешь?
– налился угрозой голос Харитона.
– В Россохватке с Митьком тогда я был, пороли нас, понял? Ты, Гришка, воли много берешь! Меня с ярыжками равнять! Да кто ты такой?
– Я - убивец!
– горделиво сказал Гришка с рваными ноздрями.
– Мне стыдиться неча! А вот ты - тихая пиявка сладкососная, гнида болотная. Исподтишка творишь, за тридцать серебренников! Думаешь - не знаем?
Спорили, видно, уже не в первый раз, схлестывались старые обиды и подозрения.
Огромный серый кот сидел рядом на подоконнике, царапал стекло с морозными узорами, потом лизал, наверное, хотел пить.
Я думал: как же попасть к Россохватскому? Нужно забирать Нину и срочно возвращаться.
Неприветливо встретила меня моя прародина: систематическим членовредительством.
Тут сильная рука скомкала рубаху на моей груди и приподняла меня над лежанкой.
– А этот!
– закричал Гришка с рваными ноздрями.
– Немец вот этот! Это ведь ты, Харитошка, привел его сюда! А поклянись - не служба ли он царская?
Секунды три, приподнятый за рубашку, висел я в воздухе.
Бить меня не будут, знал: Митек не даст. С грустью, сжимая волю в кулак, понял, что без применения специальных
– Воды много выпил, - тихим, слабым голосом сказал я, на двор хочется, да холодно. Поди-ка, Гришенька, ночной горшок мне принеси.
Гришка торопливо выбежал в сени, послышалась возня, бабий взвизг, потом он спешно появился с глиняным кувшином, от которого еще шел пар.
– Вот-тя, - ласково, упреждая мои движения, говорил он. У бабы к разу и кипяточек был. Горшков нету, кувшинчик обогрели. Кувшинчик сойдеть?
– с готовкой предупредительностью хихикнул он.
В избушке стояла тишина.
Харитон испуганно смотрел на меня. Серый кот, как по сигналу тревоги, с паническим "мяу" шмыгнул с подоконника под стол.
– Бог поможет!
– кротко поблагодарил я Григория. Опустился на лежанку и умиротворенно позвал: - Кис-кис! Иди-ка сюда, мурлыка! Кис-кис!
Кот вынырнул из-под стола, взметнулся мне на грудь. Удовлетворенное утробное мурлыканье наполнило избушку примиряющим покоем.
Опытный старушечий шепоток заметил:
– Вон и мурлыка его признал! А мурлыка к чужому - ни-ни! И Харитон с Митьком да Гришка - вона для него стараются. Не иначе - божий человек!
"Божий человек, божий человек!" - зашептала избушка.
Круглое лицо Гришки кривилось. Он ошеломленно перекрестился, смотрел на меня, жалобно улыбаясь.
– Ты, Гришка, белены объелся? Продался Харитошке?
– мурлыканье кота и тишину в избушке грубо нарушил властный голос: - Размурлыкались! Божий человек!
– красавец в польском кафтане вскочил.
– Не ты ли, Гришка, говорил, что Харитошка на службе Годунова? Намурлыкаешься под палачом! Крушить предателей надо! А тут друг друга лижут...
– Ты што, Прокофий! Што криком пошел? Иди - в Рязани у себя вопи! А здесь полюбовно надо!
– укоризненно говорил Харитон.
– А мы, Ляпуновы, всегда за полюбовный разговор - да только за честный! Народили, прости, господи, божьего человека!
Прокофий Ляпунов выхватил одну лучину, поднес мне:
– Вы, братие, гляньте на ряшку своего божьего человека. Ишь отъел на божьих харчах!
– И верно!
– радостно пробасил Митек.
– Румянец во всю щеку! Дядь Харитон, а все твой навоз. Божий ты человек, Харитон!
Ляпунов ругнулся:
– Тьфу! Куда ни плюнь - все божьи люди!
А у меня румянец - не иначе: Трансмигрант перестарался при регенерации.
Я с любопытством, с каким-то тайным наслаждением смотрел на Прокофия Ляпунова, одного из будущих вождей народного ополчения в разгар Смуты. Единственный враг одолеет его его собственный необузданный характер.
– А ну вас к богоматери! Лобызайтесь здесь!
– Ляпунов выбежал из избушки.
Харитон крепко крикнул.
– Нельзя упускать Ляпунова! Нельзя!