Трава и солнце
Шрифт:
Илька этого не хотел, но когда отец опять подошел к нему, пришлось пустить в ход последнее. Он сказал:
— Я ведь могу кое-что рассказать матери о твоих поездках с приятелями к водопаду.
— На, и отстань! — Отец, спрятав руку за спину, чтобы никто из сослуживцев не заметил, ловким движением сунул ему в ладонь две бумажки и побежал за подносом.
Глава 13
ПЕЛАГЕЯ
Одик с сестрой возвращались домой.
У калитки
А то можно было подумать, что, кроме индюков, ему и дружить не с кем. Мальчики о чем-то говорили. Они были чисто одеты, аккуратно причесаны и с вежливыми глазами.
— Привет, — сказал Одик, направляясь к калитке.
Мальчики уступили им дорогу и сразу замолкли.
— Приходите еще, — услышал Одик за спиной. — Я вам не то покажу…
Не успел Одик с сестрой дойти по дорожке до дому, как Виталик догнал их.
— Гости были? — спросил Одик.
— Да… Очень хорошие мальчики. Видел Сережу Рукавицына? Он в панамке и вышитой рубашке. Его папа директор «Горняка».
— А что это?
— Ну и память у тебя! Ведь говорил же, есть такой дом отдыха, и они большие друзья с моим папой.
— А-а, — сказал Одик. — А кто другие ребята?
— Разные… Папа Вити работает в городском… — И вдруг, подумав о чем-то другом, Виталик спросил: — А вы что, дружите с ними?
— С кем? — спросил Одик.
— Да с этими… Они на всех тут наводят страх… Мы с папой ненавидим их.
— Значит, это другие, — сказал Одик. — Мои знакомые искали амфору в бухте.
— И ты им веришь? — Виталик с жалостью посмотрел на него, склонил голову и почесал плечом ухо.
— Я сам видел. Они все время ныряли и достали ее, а сегодня носили в музей. — О том, как их приняли в музее, он умолчал.
— Делать им больше нечего, — сказал Виталик. — Бездельники. Нахалы.
Одик перевел разговор на другое. Он до сих пор, признаться, не мог до конца понять, почему Виталик и все его семейство так не любят мальчишек. Он снова решил позвать его к морю. Виталик сказал, что сходить он не против, надо только дождаться механика из телеателье: иногда на экране телевизора прыгает изображение.
— А Пелагея ведь дома.
Виталик посмотрел на него как на недоразвитого.
— Доверься ей! Вечно испортит все и напутает.
— Но она ведь старенькая уже.
— Много ты знаешь! Пятьдесят три — разве это старость?
Одик поразился: ей пятьдесят три? А он думал — семьдесят, не меньше!
— Отлынивает от работ: таких больше нет в папином семействе.
— А она что, ваша родственница?
— Немножко. — Виталик замялся. — По папиной линии.
— Кем же она приходится папе?
— Сестра… Только ты не думай — у них ничего общего нет… Папа энергичный и умный, а она… — Он
Одику стало стыдно за него. А если бы слышал Георгий Никанорович, как он разговаривает с Пелагеей? Хоть бы его, Одика, постеснялся.
— Зачем мне, детка, подслушивать тебя, — сказала тетка и почему-то показала большой палец правой руки. — Я сымала с ящика с-под клубники крышку…
Виталик вдруг захохотал и с торжествующим видом посмотрел на Одика.
— Когда ты говорить правильно научишься? Какой уж год из деревни, а все «сымала», да «лётают», да «наскрозь»…
У Одика что-то заныло внутри.
— Ну чего тебе? — спросил ее Виталик. — Что из того, что ты «сымала» крышку?
Пелагея опять показала большой, черный, весь в земле палец.
— Скабку загнала… И несподручно левой вытянуть… Как бы не заядрило…
Виталик сморщился и посмотрел на ее палец.
— Иди мой руку, и только живо, а то мне некогда.
Пелагея отвернулась от них и косовато, левым плечом чуть вперед, как всегда ходила, скрылась в зелени сада.
— Ну зачем ты с ней так? — спросил Одик. — Ведь обиделась, наверно.
— Она? — искренне удивился Виталик. — Ты ее не знаешь! Устроилась на тепленькое место, питается почти так же, как и мы, а никакой благодарности. Будто папа обязан был брать ее из деревни и поить-кормить до смерти. Он думал, она будет его помощницей, а она… Она и занозу эту засадила-то нарочно, чтобы не работать.
Одик был ошеломлен и не знал, что сказать.
— А мне жалко ее, — проговорил наконец он и вздохнул. — Она такая худая.
— Ты ничего не понимаешь… Худые — они всегда крепкие и здоровые. А вы с отцом со своими телесами долго не проживете. И еще вы совсем безвольные. Не разбираетесь, что к чему… «Жалко» ему!
Одик был разгромлен: что-то в словах Виталика было и верно. Не отец ли подсказал?
У Одика упало настроение.
— А ты сказки Пушкина читал? — спросил он вдруг у Виталика, чтобы опять перевести разговор на другое.
— Кто ж их не читал! — слегка даже рассердился Виталик. — Все прочитал. Давно уже. Папа сказал, что я должен быть начитанным. Специально для меня их из Москвы выписал. Я и сейчас кое-что помню наизусть, и папа, как будто я маленький, просит меня рассказывать, когда к нам приходят гости. И особенно это место: «Князь у синя моря ходит, с синя моря глаз не сводит; глядь — поверх текучих вод лебедь белая плывет…» Помнишь?
— Помню. — Одик посмотрел на блестящие листья абрикосов, за которыми скрылась Пелагея, и зевнул.