Трава и солнце
Шрифт:
Он шел вперед. И не падал.
Страха не было. А может, он был, и такой сильный, такой ледяной, такой мертвящий, что Илька не чувствовал тела и, ничего не понимая, бежал по этой скале.
— Ур-р-р-р-а! — загремело вокруг Одика, и он весь как-то ослабел, поник и сел на камень.
Илька скрылся за полукруглым поворотом стены. И как только он выпал из поля зрения Одика, там, на невидимом отсюда мысу, тоже прогремело ура.
— Пятый, пятый там! — закричал Вася и нервно, в припадке странного веселья, стал тормошить Одика. — Ты чего ж, не рад? Пятый уже там! И может, когда-нибудь все мы проберемся худа!
— Отстань от меня, — устало сказал Одик,
Он бежал изо всех сил, бежал к Федору Михайловичу…
Одик постучал.
— Заходите! — Одик толкнул дверь.
Учитель сидел у открытого окна и рассматривал большой альбом со старыми, красноватыми, полуоблезшими фресками. Одик перевел дыхание, поздоровался и вытер лоб.
— Одиссей? — немножко удивился учитель. — Ну как там наша ребятня?
— Федор Михайлович, — каким-то чужим, деревянным голосом спросил Одик, — скажите, пожалуйста… Предатель… может быть мужественным?
Федор Михайлович оторвал от фресок голову.
— Странный вопрос, — сказал он, — это исключено… Как у тебя даже мог возникнуть такой вопрос?
Одик ничего не ответил.
— Это совершенно невозможно… Понимаю, все не так просто… Случается и такое, что даже трус оказывается храбрым или смелым на минуту-другую или даже на больший срок… Но мужественным… Нет, этого не может быть… Мужество и предательство? Никогда! Эти понятия несовместимы. Ведь мужество — это одна сторона благородства, а вторая его сторона — бескорыстие, а третья — справедливость… Ты никогда не думал об этом?
Одик отрицательно покачал головой.
— Мужество… Это ведь что? Когда человеку очень трудно, и его жизни, его убеждениям — конечно, хорошим убеждениям — грозит опасность, и нет уже, казалось бы, сил, — он не сдается. Он выше опасений и страхов за собственную шкуру, потому что знает: он не столько для себя, сколько для других… Понимаешь?
— Понимаю. — Одик огляделся: крохотный кабинет со стулом, столиком и койкой, весь прямо-таки задавленный книгами. — Значит, он предатель, — сказал Одик всхлипнув.
— Значит, да, — проговорил учитель.
И не спросил кто. И не потому, что не хотел узнать, кого имеет в виду Одик, а потому что знал: не всегда можно задавать вопросы, бывает и тогда нельзя, когда это очень хочется.
— До свидания, Федор Михайлович, — сказал Одик и быстро вышел из его комнаты.
И побежал.
Глава 21
«ОХ И ЗЛЮЩИЙ ТЫ СТАЛ, КАТРАН!»
Кто-то дернул за одеяло. Катран промычал что-то и опять зарылся носом в красную подушку. Одеяло дернули посильней, он вмиг, еще во сне, разозлился и, точно его окатили ведром ледяной воды, вскочил. И увидел мамку. Она сидела на краю кровати и смотрела на него. Так смотрела, что Катран сразу понял: сейчас просить о чем-нибудь начнет…
— Чего тебе? — Катран вылез из-под одеяла: пусть просит о чем хочет, только не об этом… Но похоже, что опять будет просить об этом. Уж очень у нее сейчас доброе лицо. И даже морщины меньше видны.
— Ты знаешь, — сказала мамка, — через два дня отца выпишут, надо встретить его, пирог испечь, и ему нужно будет усиленное питание… А до получки — неделя…
Конечно же, он не ошибся!
— Ну и что? — заранее раздражаясь, почти крикнул Катран. — Опять заставишь идти к Крабу?
— Нужна хотя бы десятка… Тогда ведь ты не ходил и я у других заняла, а теперь больше не у кого.
— Ни за что!
— Жора, — сказала мамка, — ты не забывай,
— И слушать не хочу! — закричал Катран. — И не сестра она мне!.. Знаешь, что она сказала, когда я встретил ее позавчера?
— Что?
Он уже пожалел, что начал этот разговор. Ведь он — и матери в упрек.
— Сказала, что я похож на оборванца!.. — вырвалось у него. — И я не хочу иметь с ней никаких дел.
— Ну, тогда мне придется сходить… А от них бежать прямо на работу.
Мамка работала уборщицей в отдаленном санатории медицинских работников.
— И ты не смей! — крикнул Катран. — Мы не должны перед ними унижаться… Они за людей нас не считают, а мы на поклон? Возьми в кассе взаимопомощи! И чтобы дед на пушечный выстрел не приближался к их дому! Подумаешь, обойтись без них не можем…
Катран вдруг вспомнил тот день, когда встретил Лильку на широкой улице — красивую, улыбающуюся, в синей плиссированной юбке, — и их нелепый разговор, и этого «оборванца» — ведь он и правда как-то незаметно пообносился, пообтрепался и никак не попросит мамку, чтобы подправила, — да и сам бы мог, если бы придавал этому значение. «Как мама и дедушка?» — спросила Лилька. «Нормально». — «А папа?» — «Еще лучше!» Как будто ей было до них дело и у нее хоть на миг забьется сердце оттого, что отец ее с язвой в больнице! Она презирает их… «Передай им наилучший привет от меня и мужа». — «Посмотрю…» Он отвернулся от нее и услышал, как сзади звучно и ритмично — ни разу ногу не сбила с ритма — зацокали об асфальт ее каблуки. Он удалялся от нее и вдруг увидел сувенирный киоск: весь из стекла и металла, наполненный брелоками с бутылочками — для ключей, всевозможными авоськами, косынками, кремами, черными очками, купальниками, духами, резиновыми шапочками… В этом самом киоске когда-то сидела Лилька. Теперь из него выглядывала — и, наверно, так же, как тогда она, — смазливая мордочка: глаза оттенены синевой и удлинены, ресницы тщательно обработаны тушью, улыбка подогнана точно, губки в меру подкрашены… Ох как хотелось ему садануть ногой по этому киоску, чтобы отлетел он отсюда, с главной магистрали Скалистого, куда-то к морю, грохнулся о гальку и ничего от него не осталось. Тоже ведь, наверно, ждет кого-то, кто сделает из нее то же самое, что и Краб…
«Ох и злющий ты стал, Катран! — подумал он вдруг о себе и даже улыбнулся. — На людей скоро будешь бросаться… Может, эта девчонка совсем не такая…»
Но как все-таки отомстить Крабу? Выбить из рогатки все окна? Снова вставит, не разорится на стекле. Вытоптать клубнику? Спилить все черешни, абрикосы и айву с инжиром? Это не сделает его другим.
Ведь чуть не переловил всех!.. Что-то не так решил он с ним. Может, Мишка и прав: так бороться с Крабом — глупо, но как иначе? Зато этому типу из музея он покажет. Ух как покажет! И — сегодня же…
Недаром он, забыв про ребят, все последние дни нырял вокруг Дельфиньего мыса, разыскивая кое-что, — и нашел ведь! — кое-что такое, что и не снилось этому жалкому, захудалому музейчику! Вот будет потеха! И никто из ребят этого не знает. И вообще — никто. Пусть бы хватила этого типа кондрашка. Все-таки ему, Катрану, повезло. Крупно. Недаром пишут газеты, что их край буквально начинен археологическими ценностями. Точно. Начинен. Их только надо хорошенько поискать…
А может, показать вначале находку Федору Михайловичу? Нет уж. Станет отговаривать. Он хоть и свой мужик, понятливый и железный, но ведь станет же отговаривать… Конечно, станет!