ТРЕБУЕТСЯ ЧУДО. Сказки большого города
Шрифт:
— Здравствуй, птица, — сказал ей Стасик. Всех, кроме мамули, женщин он ласково называл птицами, иногда — с добавлением эпитетов: сизокрылая, мудрая, склочная, красивая, злая — любое прилагательное, подходящее к случаю. Обращение было чужим, заемным, подслушал его в каком-то спектакле или в телевизоре, вольно или невольно взял на вооружение. Удобным показалось. В слове «птица» слышалась определенная доля нежности по отношению к собеседнице, и, главное, оно исключало возможную ошибку в имени. А то назовешь Олю Таней — позор, позор!..
— Здорово, — ответила
— Помаленьку. Ты слыхала, что я вчера утонул, разбился, убит хулиганами и уже кремирован?
Ленка хмыкнула.
— Слыхала. Про «утонул» и про «разбился». Про хулиганов — это что-то новенькое… Но я в курсе: вчера мне звонила Наталья и сообщила каноническую версию.
— Ты не разубеждай никого, — попросил Стасик. — Пусть я умер. Я жажду Трагической славы… Да, кстати, а ты чего здесь?
— Пригласили. У Мананы, — женщина по имени Манана являлась режиссером передачи, — грандиозный замысел: твой монолог заменить нашим диалогом.
Она внимательно смотрела на Стасика: ждала реакции.
— Да? — рассеянно спросил Стасик, оглядываясь по сторонам, ища кого-то.
— Толковый замысел. Мананка — молодец. А где она?
— Скрылась. Попросила меня сообщить тебе о диалоге и скрылась. Боится.
— Кого?
— Тебя, голуба. Ты же у нас го-ордый! Ты же мог не пожелать разделить славу. Даже со мной, со старым корешом…
— Я гордый, но умный. И широкий. Диалог интереснее монолога, это и ежу ясно. А диалог с тобой — только и мечтать!
Ленка, именно по-птичьи склонив на бок маленькую, под пажа причесанную головку, разглядывала Стасика, пытаясь, как и мамуля, понять: шутит Стасик или нет. Не поняла, спросила:
— Слушай, может, Наталья права?
— В чем?
— Ты стал благостным, как корова.
Ленка не заботилась о точности сравнений. Стасик знал ее особенность и не стал выяснять, почему корова благостна, почему благостен он сам и прочие мелочи. Он отлично понял, что хотела сказать Ленка.
— Версия о сумасшествии?
— Ага.
— Мамуля права: я сошел с ума, с рельсов, с катушек, с чего еще?.. Ты хоть к передаче готова, птица моя доверчивая?
— В общих чертах. — Обернулась, крикнула куда-то за фанерные щиты с наклеенными на них театральными афишами — славный уют телевизионной «гостиной». — Манана, выходи, он согласен. Он сошел с ума.
Из-за щитов вышла толстая черная Манана, украшенная лихими гренадерскими усами. Она смущенно усмехалась в усы.
— Стасик, — сказала она басом, — такова идея.
— Хорошая идея, — одобрил Стасик. — Давайте начинать, время — деньги. Я теперь сумасшедший, и с меня взятки гладки. Я могу все здесь поломать, и меня оправдают.
— Ты только выступи по делу, — попросила Манана. — А потом ломай на здоровье.
— Птица, — высокомерно спросил Стасик, — разве я когда-нибудь выступал не по делу?
— Что ты, что ты, Стасик! — испугалась Манана официально сумасшедшего артиста. — Я просто так, я автоматически… И Ленку тащи за собой.
— Ленка сама кого хошь потащит. Как паровоз… Мы сидим или стоим? Или бегаем?
— Сидите, сидите. Вон кресла… — Похлопала в ладоши: — Приступаем!
Давайте опустим все-таки долгие и крайне суетливые подробности подготовки к съемке, бессмысленную для непосвященного беготню гримеров, телеоператоров, звукооператоров, помощников, ассистентов, осветителей, давайте даже не станем описывать нудный момент поиска заставки и — наконец-то! — появление ее на экране монитора. Давайте сразу начнем с первой фразы Стасика, сказанной «в эфир» и весьма насторожившей битую-перебитую, видавшую виды, имеющую тыщу выговоров и полторы тыщи благодарностей усатую режиссершу Манану.
А первая фраза была такой:
— Привет, Ленка, — ослепительно улыбнулся Стасик, — рад поговорить с тобой на вольную тему. — И тут же добавил вторую: — Ведь нечасто приходится — именно на вольную, верно?
Ленка на секунду сдавила челюсти, мощно напрягла скулы — лучшее средство, чтобы сдержать смех, — и ровно ответила:
— Я тоже рада, Стасик.
В аппаратной звукорежиссер вопросительно посмотрел на Манану: не сказать ли «стоп»? Манана чуть помолчала, пораскинула мозгами. Переводя взгляд с монитора на огромное звуконепроницаемое стекло, через которое просматривалась студия сверху, отрицательно покачала головой: мол, подожди, успеем, а вдруг это как раз то самое…
— Так что за тема? — продолжал Стасик. — Как стать артистом? Об этом нам пишут тысячи юных дарований, мечтающих о карьере кинозвездочки, театральной кометки? Об этом, об этом, не отпирайся, — настаивал Стасик, хотя Ленка и не помышляла отпираться. — Но я изменил бы вопрос, а значит, и тему. Я бы спросил: зачем становиться артистом? Я задал бы этот вопрос шибко грамотным, умеющим писать письма — научили на свою голову! — и ответил бы им: незачем!
Ленка, знающая Стасика ничуть не хуже Натальи, а кое в чем даже получше, голову прозакладывала: Стасик говорил всерьез. Злость слышалась в его голосе, злость на всех тех, кто ему самому докучает милыми откровениями: «Ах, у вас такая насыщенная жизнь! Научите, научите!», тех, кто заваливает театры, киностудии и телецентры своими сопливыми мечтами, тех, кто с бессмысленным упорством штурмует актерские факультеты…
И, к слову, тех, кто придумывает передачи для молодежи, в коих всерьез пытается ответить на «вопрос века»: «Как стать актером?»
Ленка, как пишут в газетах, целиком и полностью была согласна со Стасиком, но он побывал в аварии, а она — нет, он сошел с ума, как утверждает мамуля, биясь о телефонную трубку, а Ленка — не сошла, увы! Ленка не могла себе позволить увести телепередачу от намеченного Мананой русла. Будучи грубоватой и прямой, она все же не обладала легкой наглостью Стасика и берегла свою репутацию «серьезной» актрисы. И еще она хорошо относилась к Манане. Поэтому Ленка сказала: