Требуется Квазимодо
Шрифт:
Например, человек, к которому направились сейчас охранники, вообще непонятно каким образом удерживал свое исковерканное тело в вертикальном положении. Вернее, почти в вертикальном…
Его словно скрутили когда-то в жгут, вывернув ноги и руки самым невероятным образом, да так и оставили. И непонятно было – то ли это переломы неправильно срослись, то ли тело мужчины свело вечной судорогой.
В пользу последней версии свидетельствовало его лицо. Понять, как выглядит – или выглядел – этот несчастный на самом деле, было практически
И вылепил. Утопив в складках щеки левый глаз, заставив вытаращиться правый, вытянув вперед нижнюю губу и втянув внутрь верхнюю…
Красавец, в общем, писаный. Особенно если ко всему вышеперечисленному добавить обритую наголо (чтобы вши раньше времени не загрызли) голову с отросшим «ежиком» грязно-серых волос. Вернее, волосы его скорее всего были черными, с проседью, но сейчас они выглядели порослью неопрятной плесени на покрытой шрамами голове.
Гришаня на цыпочках подкрался к складывавшему на поддон кирпичи бедолаге и резким движением руки выставил перед его глазами зеркало.
Увидев свое отражение, несчастный взвыл, отшатнулся, закрыл лицо скрюченными, похожими на клешни, руками и, упав на пол, забился в истерике, мыча что-то невразумительное.
Белобрысый, захлебываясь от восторга и регоча, отводил его руки-клешни от жуткого лица, вновь и вновь тыкал зеркало чуть ли в нос бедняге, глумливо выкрикивая:
– Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи – я ль на свете всех милее? А? Всех румяней и белее?
До тех пор, пока раб не заплакал, тихо и безнадежно.
– Ладно, хватит, – поморщился лысый, вовсе не разделявший веселья своего молодого напарника. – Хорош, говорю! И так народу мало осталось, а ты своими забавами еще одного из строя вывел!
– Ниче, щас я его подыму! – гыгыкнул Гришаня и лениво пнул скорчившегося в позе зародыша мужчину: – Эй, Немтырь, подъем! Хватит отдыхать, чучело! А то щас опять зеркало достану! Ну! Кому сказал!
И он ударил сильнее. Потом – еще круче врезал. Потом – со всей дури, азартно оскалившись.
Но продолжить развлечение парнишке не удалось – он огреб подзатыльник от напарника и, огрызаясь, вынужден был продолжить обход цеха.
Оставив на полу дрожавшую от боли и ужаса жертву.
Глава 2
Они снова и снова к нему приходили. Снова – страх и боль. Всегда только страх и боль. Иногда – сильные, очень, как сейчас, но обычно это была ровная, безнадежно-унылая трясина ставшего привычным кошмара.
Он ничего не помнил, кроме этого кошмара. Кто он такой, откуда, как его имя, есть ли у него семья, кем он был раньше – вообще ничего.
Отсчет его нынешней жизни пошел с медленного, мучительного всплывания на поверхность черной бездны, в которой он пребывал…
Он не знал, сколько времени пробыл в этом безвременье. И как туда попал. Просто свернувшееся в точку сознание вдруг вздрогнуло, словно услышав жалобный крик кого-то очень близкого, самого родного, самого любимого…
И точка сознания запульсировала в ответном крике. И начала расти, хотя это было невозможно. Так, во всяком случае, выла и рычала бездна: «Невозможно!» – сдавливая его сознание со всех сторон. Она не только давила, она еще и рвала когтями, и хлестала щупальцами, и грызла, грызла, грызла разум и сознание жертвы, выполняя приказ Хозяина.
И почти выполнила этот приказ, оставив от его разума жалкие ошметки…
Но только – почти. Потому что в каждом из обрывков сознания сохранилось общее ядро. Как в любой живой клетке. Из которых состоит любой организм.
И к моменту окончательного возвращения на поверхность реальности из разбросанных обрывков и клочков сложился новый организм, вернее – новый разум. Пусть изувеченный, пусть маленький, почти ни на что не годный, но – разум. С пылающей в самом центре одной-единственной мыслью:
ОН ДОЛЖЕН СПАСТИ.
Кого, зачем, от чего спасти – этого он не знал. Он вообще ничего не понял, когда реальность окончательно разрешила ему вернуться из небытия.
Потому что трудно понять что-либо, с размаху погрузившись в океан боли. Дикой, невыносимой боли во всем теле. Словно чудовищная судорога свела не одну мышцу, а сразу все. И отпускать их боль явно не собиралась.
Он едва сдержал крик, перешедший в глухой стон. Зачем он это сделал – он понятия не имел. Изувеченное сознание пока что не в состоянии было что-либо решать, думать, анализировать, сейчас им руководили лишь инстинкты. Звериные инстинкты, когда-то позволившие человеку выжить в первобытном мире.
Именно они и заставили его сдержать крик. А затем пришло желание: открыть глаза и осмотреться.
Молчи, затаись, слушай!
Он послушно выполнил приказ, хотя сделать это было невыносимо трудно – боль буквально выворачивала его наизнанку.
И не зря он сдержался, как оказалось.
Над головой его что-то скрипнуло, и в легкие ворвался поток свежего воздуха – вдруг обнаружилось, что до этого момента он дышал спертой вонючей смесью, в которой было больше паров бензина, чем кислорода.
Его весьма бесцеремонно перевернули, а затем жесткие пальцы приподняли его веко.
– Ну как? – поинтересовался незнакомый мужской голос. Говорил, похоже, какой-то молодой мужчина. – Неужели очнулся?
– Нет, конечно, – уверенно произнес другой голос, принадлежавший мужчине постарше. Смутно знакомый голос, от звука которого пришедшему в себя человеку захотелось с рычанием вцепиться в глотку его обладателя. – Это в принципе невозможно, в этом теле больше нет разума, нет личности. Я уничтожил ее. Вернее, его. Кирилла Витке больше не существует, ясно?