Трехдневный детектив
Шрифт:
На лестничной клетке возле сберкассы он отдал владельцу билета тщательно перевязанные пачки денег.
О том, что его надули, Хуго узнал только в конце месяца. Он решил зарегистрировать билет на свое имя, чтобы и у него было право как-нибудь прокатиться на машине. А перед отчимом он оправдается, скажет, не знал, когда тот вернется, и боялся опоздать с получением выигрыша.
— На сей раз счастье от вас отвернулось. — Великолепная девушка в центральной сберкассе взмахнула длинными ресницами.
Хуго остолбенел.
Он обежал несколько сберкасс, в том числе и ту, возле которой купил билет. Вырезанные из газеты таблицы красовались на столиках под стеклом. Хуго вспомнил, что мужчина, проверявший билеты, положил на столик огромный портфель. Наверно, чтобы закрыть таблицу последнего розыгрыша.
С великим трудом, через посредничество многих
— Надули, говоришь? Этим нечего хвалиться.
— Я пойду в милицию.
— Скатертью дорожка. Мне вряд ли что пришьют — не докажешь. А у тебя спросят, откуда такие деньги. Ферштеен?
— Скажу — занял.
— Это ты им рассказывай, не мне! Будь здоров и ума набирайся!
И захлопнул дверь.
Крыса тоже не мог ничего посоветовать. Подтвердить, что он дал деньги, Крыса категорически отказался. Откуда у пенсионера такие деньги? Пусть Хуго делает, что хочет, но его не впутывает. А еще лучше — пусть дождется возвращения отца.
Но от Ромуальда Сашко не было никаких вестей. С одной стороны, Хуго теперь не очень-то жаждал встречи с отцом — стыдно было признаться в том, что у него так по-глупому выманили деньги, с другой — он ждал Сашко с нетерпением. Хуго никогда еще не испытывал такой острой нужды в деньгах. Раньше, когда ему раз в месяц приходили по почте сто рублей, он насмехался над теми, кто «тянул» от получки до получки и больше всего на свете боялся залезть в долг, потому что занимать деньги может только тот, кто знает, что вскоре у него появятся излишки, с которых можно отдать долг. У того же, кто тянет, никогда не будет излишка, и он постепенно приучается жить на те средства, какими располагает. Теперь Хуго сам пытался быть экономным: покупал молоко не в пакетах, а в бутылках, потому что так было на копейку дешевле, в столовой брал только суп, а остальную еду готовил дома. Его тешила надежда, что такое положение кратковременно, что, может, уже завтра вернется отец, возьмет его за руку, и он опять окажется в стране кисельных берегов. Он уже начинал сердиться на отца за то, что тот задерживается, и даже приготовил несколько уничтожительных речей, в которых доходил вплоть до того, что отказывался признавать его отцом. И ему было из-за чего сердиться: приближался сезон, нужна была летняя обувь, новые рубашки и брюки. Любимец женщин не может одеваться, как чучело! Потом пришло письмо. «Дорогой сынок! Со здоровьем у меня, в общем, хорошо. Мне дали пятнадцать лет строгого режима, и я могу писать одно письмо в месяц. Вспоминаю тебя еще совсем маленьким и как ты ходил в школу. Ты писал красивые сочинения. Напиши мне немножко больше, чем тебе хотелось бы, у меня же никого нет, кроме тебя. Раньше по крайней мере были какие-то идеи, какая-то уверенность, радость труда, вера в будущее, но теперь нет и этого. Все, наверно, уходит от тонущих людей так же, как крысы бегут с тонущего корабля. Напиши, больше мне ничего от тебя не нужно, разве что ты сможешь прислать мне какие-нибудь книги. Как с институтом? Когда мне разрешат свидание, я тебе напишу. Как все-таки ничтожно мало расстояние между полюсами! Между полюсами богатства и нищеты!»
Хуго с письмом побежал к Голубовскому. Наверно, в поисках спасения.
Содержатель игорного притона от отчаянья, что потерял деньги, ударился в крик. Ему на Сашко наплевать, он одалживал деньги Лангерманису, у него есть расписка и он даст ей ход. Почему Хуго тогда не пожаловался на этих бандитов? Теперь пусть сам расплачивается, теперь жаловаться на них поздно. Он сам отговорил Хуго? Ничего подобного!
Голубовский трагически переживал потерю денег. Он не мог потерять детей, не мог потерять семью — никого и ничего у него не было, кроме денег, и, теряя их, он отчаивался так, как другие отчаиваются, теряя близких.
Хуго отправил отчиму горькое письмо и пачку книг. Рассказал он и о своем долге Голубовскому.
Отчим очень сокрушался о происшедшем и сообщал, что хотя и признает себя нищим, согласен взять на себя долг Хуго, если это можно оформить юридически.
Как ни странно, но Голубовского письмо успокоило:
— Если он называет себя бедняком, значит у него еще кое-что осталось! Бедняк никогда не признается в своей бедности, только богач может себе позволить рядиться в лохмотья. Бедностью не похваляются, ее скрывают, как проказу.
Переоформлять что-либо юридически он не хотел, оставил все по-старому. Пусть Хуго отработает эти деньги, решил Крыса. Он доставал кофточки домашней вязки с иностранными фирменными знаками, и Хуго, который все время крутился среди курортниц, очень выгодно их всучал. Но долг не уменьшался. К тому же надомников милиция вяла за шиворот, и обоим компаньонам оставалось только радоваться, что вышли сухими из воды.
Хуго не был спекулянтом, но готов был стать им. Взяв денег у Крысы, он поехал в Шауляй за дешевыми, но очень симпатичными летними туфлями. Весь товар он распродал одним махом, большую часть прибыли отдал Крысе, купил себе светло-синий элегантный костюм и думал уже, что наконец-то выбьется в люди. Дайте только час, и он будет ездить в собственной машине!
У дешевых шауляйских туфель были картонные стельки, а подошвы из подкладочного материала. После первого же дождя они расползлись. Курортницы помчались на спасательную станцию и чуть не разорвали Хуго на куски. Хорошо еще, что они не бросились в милицию, но убытки все равно пришлось возместить.
— Нет, торговец из тебя не получится, — ворчал Крыса. Ему пришлось бросить компаньону спасательный круг финансовой помощи, иначе он и сам мог потонуть. — Прожорливый ты — это точно, но осмотрительности нет! Я ж тебе говорил: продавай только тем, которые уже собираются на поезд! А ты толкал всем подряд, и я теперь неизвестно за что должен расплачиваться! Почему я должен страдать из-за чужой глупости?
Потом Хуго спутался со скупщиками с портовой набережной, которые, сидя в ресторане, лопотали по-английски и по-немецки, а ругались по-фински, добавляя еще шведские и исландские выражения. Двумя месяцами позже Хуго общался с ними, перестукиваясь через стену камеры и по ночам бросая в окно записочки для обитателей нижних этажей. Судебный процесс был очень разветвленный — один из парней скупал доллары, другой продавал ртуть, еще один покупал и продавал стереопластинки и швейцарские часы, а Хуго дорос только до самой первой фазы, когда зарабатывают на заграничных сигаретах. По сравнению с другими он был просто слегка согрешивший ангел, который, едва его выпустят, помчится заканчивать институт, а потом — на целину. Ему присудили ровно столько, сколько он успел просидеть до суда, и еще пожелали попутного ветра в море знаний.
В тюрьме Хуго сделал три вывода. Во-первых, трудом на человеческую жизнь все равно не заработаешь, поэтому надо устраиваться туда, где не будешь особенно надрываться и сможешь чувствовать себя свободным, то есть, спасательная станция — самое подходящее место. Во-вторых, долг не брат, но его можно не отдавать; конечно, слишком раздражать Крысу не стоит, поэтому нужно постоянно кормить его обещаниями. И, наконец, в-третьих, — деньги следует добывать таким способом, который не упоминается ни в каких статьях уголовного кодекса. Один из таких способов ему известен: он уже охмурял курортниц. Теперь надо слегка переориентироваться: выбирать не самых красивых, а самых богатых, и улыбаться не просто так — когда захочется, а тогда, когда надо. Конечно, на курортницах не разбогатеешь, но повеселиться повеселишься, побываешь в самых солидных заведениях. Это тоже немало, другие за такие удовольствия дорого платят. А между делом надо будет не торопясь присмотреть себе какую-нибудь обеспеченную девочку, разведенку или вдову. И со временем будет у тебя, Хуго, и своя машина, и поместье. Внешние данные у тебя есть, и язык хорошо подвешен. Вот только костюм какой-нибудь не мешало бы заиметь.
От Ромуальда Сашко изредка приходили письма. Хуго отвечал на них, но когда старик выпросил у начальства свидание, пасынок не поехал. Сначала он будто бы собирался, потому что попалась дама, которая жила в тех краях и выразила готовность финансировать этот неблизкий пикник, но потом, неизвестно почему, передумала. Почти все они передумывали и вместо костюмов дарили наборы для бритья, запонки и галстуки — самые модерные из них можно было по крайней мере продать, но — увы! — не все дамы обладали хорошим вкусом. Он чувствовал, что превращается в комнатную собачонку, на шею которой хозяйка вешает все, что хочет. Это было отвратительно — ощущать себя лакеем, но выхода он не видел. Случалось, что он в паре с какой-нибудь размалеванной старухой пил в ресторане или кафе выдержанный коньяк, закусывая деликатесами, а за соседним столиком бойкие девчонки, которые так много могли дать, выковыривали из кошельков последние монетки, чтобы заплатить за кофе, и широко улыбались, открывая ослепительно белые зубы. Ах, это бывали самые черные минуты, и тогда ему хотелось напиться до потери сознания. И если не всегда ему удавалось напиться, то только благодаря бдительности размалеванных старух.