Трехтысячелетняя загадка
Шрифт:
«Как жаль, что Вы не баллотируетесь, а то бы мы Вас избрали вместо Боголюбова».
Причём основные достижения Понтрягина относились тогда к топологии, и Ландау никак не мог их оценить. Говоря о начале 1950-х гг., тот же В. Г. Соловьёв пишет:
«Если на семинаре Ландау доклад одобрен, то тем самым одобрена публикация или диссертация. Если научное направление не получило поддержки на семинаре, то оно практически не имело шансов для развития. ..Под исправным участником семинара считался тот, кто сдал теоретический минимум Ландау, состоявший из девяти экзаменов. Во время каждого экзамена, который лично принимал Ландау, нужно было решить три задачи и ответить на дополнительные вопросы… Я узнал, что некоторые экзаменующиеся заранее знали предлагаемые задачи.
Дальше автор говорит по поводу учеников Боголюбова:
«Создавались искусственные трудности нашим публикациям редакцией „ЖЭТФ“ и существовавшей тогда советской редакцией „Nuclear Phisics“».
Потом он пишет:
«После 1965 г. школы Ландау и Боголюбова, а также другие направления в теоретической физике мирно сосуществовали».
Но я думаю, что такому мирному концу значительно помогли совершенно экстраординарные политико-административные способности Н. Н. Боголюбова.
А дело ведь явно не ограничивалось одной школой. Я помню аналогичные научные школы и семинары в математике. И дело не ограничивалось одной страной. В мировом масштабе так создавались репутации, решались вопросы приоритета, раздавались знаменитые премии…
Но все эти соображения не затрагивают всё-таки самой сущности проблемы. Вот к обсуждению этой сердцевины вопроса я и хочу сейчас перейти. Как мне кажется, она заключается в том, что талантливость народа в принципе не измеряется талантливость отдельных его представителей.
Когда мы говорим, например, о человеке, то имеем в виду не идеальную работу какого-либо его органа, вроде поджелудочной железы, но ту деятельность, которая свойственна его человеческой индивидуальности, в старомодной терминологии, произведение его души. И талантливый народ опознаётся не по количеству его талантливых представителей, но по способности создавать собственные, только этому народу свойственные ценности — плоды народной души, как греческая драма, итальянская живопись, немецкая музыка, русская литература, персидская поэзия… Иногда — это продукт творчества нескольких близких народов: например, современная физико-математическая картина мира создана романо-германскими народами.
В этом смысле евреи как народ оказались лишёнными творческого начала. Ещё в древней Иудее вся культурная деятельность была, по-видимому, полностью подавлена единой целью — созданием этноцентрической религии. И позже, вряд ли кто-либо может указать хоть какой-то продукт именно еврейской культуры. Это можно было бы пытаться объяснить тем, что жизнь евреев протекала в рассеянии, хотя не мешало же это им сохранять сознание национального единства, а у других народов это сознание всегда бывает связано с существованием национальной культуры. Но вот создание чисто-еврейского государства Израиль в этом ничего не изменило. Положение стало даже более острым. Казалось бы, такие яркие еврейские таланты проявляются в странах, где евреи вкраплены в незначительных количествах, как уран в окружающей руде. Если их соединить вместе, должен был бы произойти просто атомный культурный взрыв! Но наделе оказалось — пустота. Даже в специфически еврейских областях деятельности. Например, почти все лучшие скрипачи мира — евреи, но я не слыхал ни об одном, вышедшем из Израиля. Тоже относится к шахматистам. Израиль (как признанное государство) существует уже более полувека, а он породил меньше талантов, чем другие маленькие страны: Голландия, Дания, Норвегия. Мы видели и в этом обзоре, что евреи внесли большой вклад в развитие определённых течений человечества. Например, в развитие капитализма в Западной Европе. Но капитализм уже складывался в Италии, Франции. Евреи участвовали только в том, чтобы придать ему определённые черты: финансово-спекулятивное направление. Или в развитии социализма в XIX и XX в.в. Но сам социализм как учение существовал задолго до этого, с Платона. Евреи же играли громадную роль в превращении его в основу революционного движения, в победе социалистической революции и утверждении революционной власти. Кроме того, евреи, после эпохи эмансипации (в XIX-ХХ в.в.), участвовали в культурной деятельности многих стран, наряду с представителями коренных (как сейчас говорят — титульных) народов. Например,
Я способен указать лишь на один творческий акт, свойственный именно евреям как народу, это создание самих себя: совершенно уникального, не встречавшегося до того сплава религии и национальности, замешанного на идее избранности. И сохранение и укрепление этого удивительного феномена на протяжении более, чем двух тысячелетий. Но это совсем не те плоды культуры, о которых мы говорим в связи с греками, римлянами, немцами, китайцами и т. д. В обычном же, более стандартном понимании, евреи участвуют в деятельности других народов, в рамках уже созданной этими народами культуры. Причём делают развитие некоторых областей или направлений более интенсивным. В своей старой работе «Русофобия» я сравнивал роль евреев в русской революции с ролью катализаторов в химических реакциях. Это вещества, ускоряющие химическую реакцию, хотя в их отсутствие реакция всё равно бы происходила, но менее активно.
С этим связана более глубокая, объективная опасность слишком значительного участия евреев в развитии какой-то области. Они сами нуждаются в том, чтобы существовала основная масса представителей народа, в принципе создающего новую культуру. Без этого (т. е., например, если евреи становятся большинством, «доминируют») само культурное творчество иссякает, в нём не остаётся места и для евреев. Наступает ситуация, аналогичная той, которая существует в государстве Израиль.
А ведь сейчас в мире имеются именно подобные тенденции. Социолог Кац из Иерусалимского университета пишет:
«Возникает вопрос, кому предстоит стать интеллектуальной элитой постиндустриального общества — евреям или населению, составляющему абсолютное этническое большинство в той или иной стране».
Автор обращает внимание на то, что
«… при этом Израиль должен стать центром и притом духовным центром мирового еврейства…» —
и выражает сомнение:
«Вряд ли это этническое большинство согласится на то, чтобы 80 или 100 процентов евреев имели высшее образование, а остальное население отставало от них во много раз, чтобы евреи оставались руководителями ведущих научных центров в тех странах, где по численности они составляют ничтожный или сравнительно ничтожный процент».
«А ведь так выглядит картина сегодня», — продолжает автор и приводит ряд действительно поразительных примеров: в основном техническом институте США — Массачусетском Технологическом Институте — едва ли не все ведущие научно-административные посты, включая должность президента Института, занимают евреи, президентом Лондонского Королевского Общества (английской академии в области естественных наук) является еврей, евреи занимают ведущие места во многих университетах Франции и других стран Запада.
Здесь проглядывается некая концепция ближайшего будущего человечества, почти «Утопия»: с переходом к постиндустриальному обществу творцами культуры становятся не индивидуальности, не Галилеи, Ньютоны, Фарадеи, не Рублёвы или анонимные средневековые иконописцы и строители храмов, а громадные коллективы — предприятия и научно-исследовательские институты. Само понятие «культура» приобретает новый смысл — это массовое, машинное производство, та «штемпелёванная культура», о которой писал А. Белый. А вождями этой деятельности становятся евреи, объединённые мировым духовным центром — Израилем. Здесь страшит даже не то, что евреи узурпируют роль, которую могло бы играть «этническое большинство», это, что эта «Утопия» уж слишком похожа на предвидения Замятина, Хаксли и Орвелла.