Трения
Шрифт:
Стоял жуткий холод, на улицах почти никого не было. Вдоль тротуаров еще лежали серые, твердые, будто деревянные, кучки снега. Я не сомневался, что на Лили напали, что она при смерти.
Лили зажимала себе подбородок, кровь текла у нее сквозь пальцы.
В кои веки она была рада меня видеть.
Я обхватил ее и стал искать глазами, не убегает ли кто по улице, не прячется ли кто-нибудь поблизости.
Лили казалась совершенно потерянной. Говорила, что поскользнулась, но не могла показать лед, на котором упала. Она качалась, распахивая глаза
К часу ночи мы вышли из больницы с шестью швами.
– И никто даже не остановился, – рассказывала она. – От меня все шарахались. Я запросто могла умереть.
– Заметь, – сказал я, – это случилось с тобой только теперь, когда ты возомнила себя взрослой. Раньше такого не бывало. Забавное совпадение.
Мы сидели на кухне и ели чипсы из одного пакета. На ней была одежда ее матери, вся запачканная кровью.
– Городишь сам не знаешь что, – вздохнула она.
– Да, но когда что-то не так, то рядом оказываюсь я, а не кто-нибудь другой. Это дает мне право размышлять вслух.
– Размышлять о чем?
– О чем? –переспросил я, улыбаясь.
Последний снег сошел в марте. Ночи уже не падали на землю, как нож гильотины, и на каштанах с удивительной быстротой появлялись первые листочки. Дни теперь долго не кончались.
Я был несказанно разочарован, встретившись с солистом «Диаблос». Он был почти лысым, желчным и так отвратительно обращался с женой, что я ушел, даже не попросив его подписать мои старые виниловые пластинки.
– Не хочу, чтобы этот козел вошел в нашу семью, – заявил я. – Или пусть свадьбу устраивают без меня.
Но приготовления к свадьбе пошли только быстрее.
Пока все были заняты предсвадебной кутерьмой, я несколько раз спокойно, планомерно напился – все равно ничего изменить я не мог. Силы были неравны. Что бы я ни говорил, на это не обращали внимания, моего недовольства никто не замечал. Я был пассивным зрителем. Они – адской машиной на полном ходу, дорожным катком, слепой и глухой силой, сметавшей все на своем пути. И направляла эту силу моя дочь – точно оседлав ретивого скакуна.
За несколько дней до бракосочетания я был близок к тихому помешательству и никого не хотел видеть. Потом я все же открыл окно, обнаружил зеленые деревья, услышал пение птиц. И позвонил Лили. Я сказал, что подумал и не собираюсь больше с ней ругаться, что на будущее мне наплевать и пусть делает что хочет.
Ведь на улице стояла весна.
Перед свадьбой мы встретились с отцом Дмитрия, чтобы обсудить, как помогать молодоженам материально.
– Какого черта ты приперлась? – рявкнул он на свою жену, когда та вошла в комнату. – Не видишь: мы разговариваем?
Она, казалось, с утра до вечера была занята только тем, что работала в саду или натирала до блеска мебель. Однажды я сказал ей:
– Почему вы позволяете так с собой обращаться?
Это была женщина лет сорока с вечно опущенными
– Раньше он был другим, – ответила она. В моей памяти еще сохранился образ молодого парня с вытравленными перекисью волосами, разбивающего в куски свою гитару. Мне вдруг сделалось гадко, невыносимо гадко оттого, что он превратился в хамоватого чиновника и домашнего деспота. Возникало ощущение, что «Диаблос» меня предали, а их солист в свитере от Ральфа Лорена втоптал меня в грязь.
Когда-то над моей кроватью висел их постер, я слушал их диски с утра до ночи. Мать затыкала уши, входя в мою комнату. Она входила когда ей вздумается. Я просил стучаться, но она не обращала внимания. «Я твоя мать, – говорила она, – я произвела тебя на свет». Она садилась ко мне и гладила меня по волосам, а «Диаблос» продолжали орать так, что стены дрожали.
– Эвелин, я знаю, это не мое дело, но как вы это выдерживаете? – спросил я.
С тех пор, как я стал не нужен матери и дочери, у меня появилось время для других женщин.
Наш разговор закончился у меня дома, в постели, среди бела дня, и, откровенно говоря, мы сами не поняли, как это произошло. Ни она, ни я.
Она встала, прижимая к груди свою одежду, и попятилась, смущенно улыбаясь.
– Эвелин, простите, мне, право, жаль… – пробормотал я, думая о том, что мы сделали, но ничего поправить уже было нельзя.
Она была вся красная от смущения. Пока она одевалась неловкими, торопливыми движениями, я озадаченно чесал в затылке.
Всякий раз, когда мы спали с Эвелин, она была сама не своя. Падала в мои объятия как пьяная и забывала обо всем. Мы практически не обменивались ни единым словом.
Когда дело было сделано, она еще с минуту лежала неподвижно, глядя в потолок и приходя в себя. Я видел, как меняется выражение ее лица. Эвелин снова становилась кем была: женщиной, считающей, что прелюбодеяние – грех, женщиной, всю жизнь просидевшей дома и вдруг очутившейся в большом страшном мире.
Ей удалось добиться, чтобы наши дети венчались. Одеваясь, она выглядела такой виноватой, что сердце за нее болело.
Однажды вечером я сидел спокойно один на диване и смотрел новости – в пижаме, со стаканом в руке, – как вдруг в комнату влетела Лили и набросилась на меня точно фурия. Ничего не объясняя, она принялась колотить меня сумочкой.
Удары сыпались градом, я даже слова вставить не мог.
– Как ты мог! Как ты мог сделать такое!Негодяй!
Лицо ее было искажено гневом.
На следующее утро я заехал к ней.
Я посмеялся в душе, увидев, в каком бардаке она живет со своим новоиспеченным мужем – а ведь она всегда так старательно вылизывала свою комнату.
Потом я сказал, что понимаю ее реакцию и заслужил это. По-моему, вступление было удачным.
– Впрочем, я не вижу тут ничего плохого. Ну да, она твоя свекровь, ну и что? Это уже другой вопрос. Вообще-то говоря, подобные вещи случаются очень часто.