Трепет листа
Шрифт:
При мысли об уютной душевой Чаплин неуверенно взглянул на лестницу, потом с неестественно серьезным видом поднялся с места.
— Советую поближе познакомиться с Лоусоном, — сказал он. — Начитанный человек. Вот увидите — когда он будет трезвый, вы даже удивитесь. Он умный. С ним стоит поговорить.
В этих отрывистых фразах Чаплин поведал мне всю историю Лоусона.
Вечером, после поездки вдоль побережья, я вернулся в гостиницу. Лоусон уже был там. Он сидел, развалясь в плетеном кресле, и, когда я появился, посмотрел на меня осоловелыми глазами. Было совершенно ясно, что он весь вечер пил. Он словно оцепенел, на лице застыло угрюмое, злобное выражение. Взгляд его на мгновение остановился на мне,
— Чертовски веселая у вас компания, — внезапно произнес Лоусон.
Он слез с кресла, нарочно согнул ноги в коленях и заковылял к двери. Не знаю, чего в этом зрелище было больше — смешного или отталкивающего. Когда он ушел, один из игроков фыркнул.
— Лоусон сегодня здорово нализался, — промолвил он.
— Если бы я так быстро пьянел, — сказал второй, — я б на всю жизнь зарекся пить.
Кто мог подумать, что этот несчастный — по-своему романтическая фигура и что жизнь его способна внушить чувства сострадания и ужаса, которые, по словам прославленного теоретика, необходимы для достижения трагического эффекта?
Я не встречал его дня два или три…
Однажды вечером, когда я сидел на веранде во втором этаже гостиницы, Лоусон вошел и опустился в кресло рядом со мной. Он был совершенно трезв. Он что-то сказал и, когда я довольно равнодушно ответил, добавил со смущенным смешком:
— Я в тот день зверски напился.
Я промолчал. Говорить и в самом деле было нечего. Попыхивая трубкой в тщетной надежде отогнать москитов, я глядел на туземцев, возвращавшихся после работы домой. Они шли широким, размеренным шагом, с большим достоинством, и топот их босых ног звучал мягко и как-то странно. Некоторые выбелили свои темные волосы глиной, и это придавало им необычайно благородный вид. Самоанцы были высоки ростом и хорошо сложены. За ними прошла с песней команда законтрактованных рабочих с Соломоновых островов. Более миниатюрные и стройные, чем самоанцы, они были черны как смоль и красили свои густые черные волосы в красный цвет. Время от времени какой-нибудь европеец проезжал на двуколке мимо гостиницы или заворачивал во двор. Несколько шхун любовались своим отражением в спокойных водах бухты.
— Что еще делать в такой дыре, если не пить? — произнес наконец Лоусон.
— Разве вам не нравится Самоа? — спросил я небрежно, лишь бы что-нибудь сказать.
— Почему же? Здесь очень мило.
Это банальное слово настолько не соответствовало волшебной красоте острова, что я невольно улыбнулся и с улыбкой посмотрел на Лоусона. Меня испугало выражение нестерпимой муки в его прекрасных черных глазах; я бы никогда не подумал, что он способен на такое глубокое трагическое чувство. Но выражение это исчезло, и Лоусон улыбнулся. Улыбка у него была простая и немного наивная. Она так изменила его лицо, что я усомнился, действительно ли он такой неприятный человек, каким показался мне с первого взгляда.
— Когда я приехал сюда, я прямо-таки влюбился в этот остров, — сказал он. — Три года назад я уехал, но потом вернулся. — Помолчав, он нерешительно добавил: — Жене захотелось вернуться. Она, понимаете, здесь родилась.
— Да, я слышал…
Он снова умолк. Спустя некоторое время он спросил, бывал ли я в Ваилиме. Он почему-то старался быть со мною любезным. Он упомянул о Роберте Луисе Стивенсоне, а потом разговор перешел на Лондон.
— Как там «Ковент-Гарден»? Наверно, хорош по-прежнему, — сказал он. — По опере я, пожалуй, соскучился больше всего. Вы слышали «Тристана и Изольду»?
Он задал этот вопрос так, словно ответ и в самом деле имел для него большое значение, а когда я сказал, что, разумеется, слышал,
— По-настоящему, надо было съездить в Байрейт, — сказал он. — К сожалению, у меля никогда не было на это денег. Но, конечно, и в «Ковент-Гардене» неплохо — все эти огни, нарядные женщины, музыка. Я очень люблю первый акт «Валькирии». И еще конец «Тристана». Здорово, правда?
Глаза у него засверкали, и все лицо так осветилось, что он показался мне совсем другим человеком. На бледных худых щеках заиграл румянец, и я забыл, что у него хриплый, неприятный голос. В нам появилось даже какое-то обаяние.
— Черт побери, хотелось бы мн.е сейчас очутиться в Лондоне. Знаете ресторан «Пэл-Мэл»? Я частенько туда захаживал. А Пикадилли — все магазины ярко освещены, везде толпы народу. Замечательно! Иной раз стоишь там, глядишь, как проезжают автобусы и такси, и кажется, будто им конца нет. А еще я очень люблю Стрэнд. Как это там говорится насчет бога и Черинг-кросса?
Я очень удивился.
— Вы имеете в виду Томпсона? — спросил я и прочел стихи:
Тяжки утраты, лицо заплакано, Но слезы не вечны, как летние росы, Светит тебе лестница Иакова До самого неба от Черинг-кросса.Он вздохнул.
— Я читал «Небесную гончую». Это неплохо.
— Да, таково общепринятое мнение, — пробормотал я.
— Здесь никто ничего не читает. Они думают, что читать — это позерство.
Лицо его было печально, и я понял, что привело его ко мне. Я казался ему связующим звеном между ним и тем миром, по которому он тосковал, той жизнью, которой ему больше никогда не придется жить. Он смотрел на меня с благоговением и завистью — потому что я совсем недавно был в его любимом Лондоне. Не прошло и пяти минут с начала нашего разговора, как он произнес слова, которые потрясли меня силой своего чувства.
— Осточертело мне здесь, — сказал он. — Просто осточертело.
— Так почему же вам не уехать отсюда? — спросил я.
Он нахмурился.
— У меня слабые легкие. Мне уж теперь не выдержать английской зимы.
В эту минуту на веранде появился еще один посетитель, и Лоусон угрюмо замолчал.
— Пора выпить, — сказал вновь пришедший. — Кто выпьет со мной шотландского виски? Вы как, Лоусон?
Лоусон, казалось, спустился с облаков на землю. Он встал.
— Пойдемте в бар, — сказал он.
Когда он ушел, у меня осталось к нему более теплое чувство, чем можно было ожидать. Он озадачил и заинтересовал меня. А несколько дней спустя я встретил его жену. Я знал, что они женаты лет пять или шесть, и поэтому удивился, что она так молодо выглядит. Когда они поженились, ей, очевидно, было не больше шестнадцати. Она была очаровательна — не темнее испанки, маленькая, прекрасно сложенная, стройная, с крошечными ручками и ножками. И лицо у нее было прелестное. Но больше всего поразило меня ее изящество. Женщины смешанной крови почти всегда отличаются некоторой грубостью и вульгарностью, от изысканной же красоты Этель просто дух захватывало. В ней было нечто настолько утонченное, что казалось странным встретить ее в такой среде, и при виде этой женщины невольно приходили на память прославленные красавицы при дворе Наполеона III. В своем простеньком кисейном платьице и соломенной шляпе она казалась элегантной светской дамой. Когда Лоусон увидел ее в первый раз, она, наверное, была неотразима.