Трещина

Апотекарий Утропий раскрыл крепления на шлеме модели «Корвус» и без труда снял его с брата Базилиона. На лице космодесантника не было застывшей гримасы, в глазах не было ни страха, ни удивления, ни ужаса, только непоколебимая, спокойная уверенность; только пронзительный взгляд и героическое самопожертвование, только верность долгу и цели.

Без лишних слов Утропий передал шлем Клеону, который поднял его перед собой обеими руками в латных перчатках, словно

Апотекарий снял с пояса древнюю флягу, которую до него носили поколения апотекариев. Узкий ромбовидный сосуд из серебра местами потускнел, помялся и покрылся пятнами, но на его швах и пробке все еще виднелось золото, как и на тщательно исполненном из тех же металлов образе Великого Йоргоса. Он, первый из Железных Змеев одаренный этим именем, стоял на гравировке, вооруженный великолепным гарпуном, воздев его высоко над плечом, как дротик, надвигаясь на огромного атакующего чорва. По поверхности фляги от мускулистых боков и хвоста твари, бешено извивающейся перед лицом неизбежной смерти, расходились гигантские водные валы золотистого цвета.

Утропий открыл флягу, склонился над павшим и начал окроплять его лоб священными водами Итаки. Он наносил ритуальные знаки правой рукой и напевал святые слова, которые даруют покой душе боевого брата и направят к Богу-Императору, на службе которому погиб Базилион.

Когда он закончил, Клеон отвернулся к чистой, гладкой, отполированной стене из скалобетона позади себя. Положив шлем Базилиона рядом с телом, он поднял свой мелтаган. Две минуты спустя в стене возникла почти идеальная ниша с гладкими и симметричными краями, плотно охватившая «Корвус», который тот носил, будучи Железным Змеем.

Первый обряд был завершен: в соответствии с обычаями Железных Змеев апотекарий зашил глаза и рот Базилиона, чтобы тот не мог ни видеть, ни пить, и приступил к работе над рукой.

Острый луч всепоглощающей черноты распространился, высосав свет из воздуха и с каждой поверхности.

Рабочие поняли, что происходит нечто странное, когда их окутала темнота — не обычный чернильный мрак, но что-то более зловещее, что-то обратное свету, а не просто его отсутствие.

Потом пропал звук. Постоянный гул и визг дрели и режущих инструментов достиг крещендо, после чего затих, но вибрация от разрезаемых, прокатываемых, проклепываемых и монтируемых скалобетона и пластали не прекратилась. Разные частоты нескончаемо наслаивались друг на друга, формируя все более отталкивающие волновые картины, от которых лопались барабанные перепонки, а жидкость в глазных яблоках дрожала, мутнела, кристаллизировалась и, наконец, разбивалась вдребезги.

Затем что-то закричало. Это был басовитый, раскатистый вопль — слишком низкий, слишком хриплый, слишком громкий для человеческого горла. Он искажался текущим из трещины темным воздухом и устремлялся в недостроенные подземные конструкции, которые должны были сформировать основание нового квартала улья.

Уже были собраны и исследованы образцы грунта, выкопаны ямы, забиты сваи, залит фундамент. Намечался бонус за досрочное закрытие контракта. Шло давление со стороны наблюдателей Администратума и старейшин улья. Первоклассные складские помещения и небольшие жилые отсеки, на одного-двух обитателей, были в дефиците и пользовались высоким спросом, так что Империум ждал результатов. Работу ускорили, смены удвоили, проверки в лучшем случае были поверхностными, кого надо — подмазали. А потом на раскопках что-то отрыли.

Они назвали это «Трещина» и пытались подобраться поближе, чтобы заполнить, заткнуть, накрыть её, остановить волну черноты, заставить тьму вернуться туда, откуда она выползла. Никто не решался предположить, с чем они столкнулись, и откуда это взялось, никто не решался озвучить их страхи — потому что ничего не знал. Существовали легенды об эмпиреях, но они были скорее мифом, чем реальностью, и даже в этом случае были далекой, невозможной вещью.

Администратум послал за милицией улья. Ничего другого не оставалось.

Первое вторжение варпа, первый тонкий луч не-света, убил две сотни строителей, возводивших опорные стены, которые должны были стать дюжиной подземных этажей улья, глубокой основой гигантского каркаса, на который планировалось нарастить надземные этажи. Больше половины из них погибло, когда чернота прорезала завесу, отделявшую одну реальность от другой, где варп встретился с реальным пространством. Она пробила рваную щель в пространстве и времени, а затем соединила их.

Другая половина погибла, завлеченная обещаниями огромного финансового вознаграждения и героических сказаний в их честь, одев на себя немногим больше стандартного защитного снаряжения строителей, предназначенного для защиты головы и конечностей от станков, падений и обрушения стройматериалов. От варпа или его обитателей она защитить не могла, но они не знали о варпе, и с легкостью поверили в россказни о естественном, хоть и редком, геологическом явлении.

Когда двумя днями позже прибыла милиция улья, оставшаяся часть рабочей силы уже сбежала, и остался один только прораб, забаррикадировавшийся в одной из построек рабочего поселка. Он соорудил сложную структуру из деталей кроватей, столов и стульев, составлявших основу меблировки рабочих времянок, — замысловатое гнездо, в центре которого выживший и свернулся в позе зародыша.

— Вытащите его оттуда, — приказал сержант, старший по званию, после неудавшейся попытки привести штатского в чувство, наорав на него. Задача, однако, оказалась непосильной — структура была великолепным инженерным подвигом, прочнее, чем выглядела, и функционально непроницаема. Что, впрочем, никакого значения не имело. Человек обезумел, варп и увиденные бессмысленные смерти превратили его сознание в безразличную жижу. Они умерли. Они все умерли — его товарищи, братья, работники и друзья. Все умерли.

— Сражаться здесь не с кем, — объявил сержант.

— А это тогда что? — спросил капрал, одновременно поднимая свой старый, оставшийся со времен Гвардии длинный лазган к плечу и заглядывая в прицел. Что-то маячило в устье Трещины. Что-то живое.

— Какого Трона? — сопровождавший тварь порыв черного воздуха исказил его голос, и спустя доли секунды в чудовище стреляли из полудюжины стволов.

Некоторые лаз-выстрелы попали в кромешную черноту и взорвались фейерверком, рассыпавшись дугами плотных серых безвредных искр. Некоторые замедлялись до тех пор, пока вовсе не остановились, побледнели и угасли в тяжелом, насыщенном воздухе. Только тяжелые заряды двух автоганов попали — из одного от бедра палил сержант, другим владел старейший член подразделения, бывший имперский гвардеец, которому не под силу было уйти в отставку и вернуться домой, — и то лишь потому, что зверь вылезал из эфира всего в нескольких метрах от них.