Третье поколение (сборник)
Шрифт:
— Ура! Свободна, черт бы вас всех побрал!
И прыгала среди осколков часов с молотком в руке. Так она орала. В одних трусиках и лифчике. И кажется, готова была скинуть их, так она свободно, наверно, себя чувствовала.
— Ну? — строго спросил майор. — А теперь что, после капитализма?
— Теперь? Теперь… Сначала говорили, что развитое социалистическое общество, а потом…
Я замолчал.
— Ну, что ты запнулся? Валяй. Не на допросе, — подбодрил майор.
— Да тут… Я и сам… Да и никто, наверное…
— Не знает, — почему-то с удовлетворением докончил майор за меня. — Э-эх, мыслители… И правильно. И не надо знать. И даже черт
— Может быть, чаю, — перебил я его.
Не люблю я этих разговоров. Не потому, что там чего-то боюсь. Сейчас-то чего бояться? Просто не понимаю я этого ничего. Ну баран бараном себя чувствую. Сестра вот иногда начинает мне чего-нибудь рассказывать, да еще и спорить пытается, хотя я ни слова в ответ не возражаю… Тут она спохватывается обычно и говорит: «Да ну тебя, ты какой-то, я не знаю…»
И теперь мне только оставалось понять, зачем же она, черти ее дери, разбила часы? И зачем она, черти ее еще раз дери, тогда опять пыталась ими завладеть. А?
— А ведь тебе объясняю. Тебе это надо понять, — вновь вмешивается майор. — Не в этом, пойми, дело. Бог с ними, с обществами. Что в них толку, коли нет личности, коли нет индивидуума? Понял? Вот это, самое главное, ты понял?
Должно быть, майор действительно подходил к самому главному. У него опять сильно задергалось веко. Прямо жутко было смотреть на него. Еще чуть-чуть, и глаз взлетит. Картина? И так он увлекся, что даже перестал на меня обращать внимание. А ведь мне это действительно стоило послушать. И потому я метался туда-сюда, как угорелый, разрывался между майором и девицей. И только потом сообразил, что это совсем необязательно — вот так метаться. И еще одно меня ошарашило (дождался-таки ошарашивающего). Наконец-то я сообразил, что все происходившее с девицей в эпизоде с часами было ровно двадцать два года, три месяца, шестнадцать дней, семь часов и сорок шесть минут тому назад. Бог с ними, с секундами, не будем мелочиться. А приходила она ко мне, недавно (когда я был в трусах тоже — вот совпадение?) точно такая же, как будто и не было этой разницы во времени! Ну, то есть, совсем не изменившись. И я еще подумал: а может быть, вообще ничего и нигде не меняется?
Еще когда мне только в первый раз читали сказку про Емелю и щуку, я сразу сообразил, не дослушав до конца, что никакого толку не будет — так и останется Емеля на печи. И не в щуке дело. Щука тут — для отвода глаз. А сестра на меня здорово за это обиделась. Она так и сказала…
— Так оно и есть, — сказал майор. — Ты с ходу угодил в точку. А говоришь «десять классов». Да и не нужно ума великого, чтобы понять: действительно, ничего не меняется. Особенно же не меняется индивидуум. В рамках каждого из обществ он остается таким же.
— Тогда зачем все это?
Я уже практически закончил разбираться с девицей. И теперь мог больше внимания уделить майору.
— И совершенно резонный вопрос: зачем все это? А в том-то и дело, что незачем. Какой смысл в смене этих обществ, если человек не меняется? И ему от этого ни хуже, ни лучше?
— В принципе — да, — согласился я. Он внимательно посмотрел на меня.
— А ты здорово изменился, — сказал он. — Правда. Я же тебя предупреждал…
Мне уже не было смысла забалтывать майора. Опытишко-то кое-какой прорезался. Да и не стоил мой собеседник сиюсекундный того. Очень даже не стоил. Ну, то есть, до того не стоил, что грустно мне стало от того, что столько времени и сил на него потратил. Вот так у меня всегда до этого в судьбе и было: не на то внимание обращал, время и силы тратил, да потом еще и жалел об этом — тоже время и силы тратил.
— Ладно, — сказал я. — Ладно вам, гражданин контролирующий. Или надзирающий? Как правильно? Чего вы по казенной-то части языком зря треплете? Скажите лучше честно, вы сами в этой истории — ни бельмеса. Так ведь?
Вот какой я стал дерзкий… А на него жалко было смотреть. Но эта жалость была лишь отголоском моей прежней жалости. И уж скорее напоминал он мне не майора, а новобранца, распекаемого старшиной за неумение накручивать портянки…
В грязном, заплеванном подъезде нашем он вставал от батареи. В отутюженном костюме, белоснежной сорочке, в галстуке. И видно было, что ему лучше нас. Он посмотрел на часы. Не на циферблат, а именно на часы.
— А ты ложись на мое место. И впрочем, какая разница, где тебе теперь лежать?
— Собственно, — стал уточнять я. — У меня еще силенок и здоровья — ого.
— Ага, — засмеялся он. — Верно. Силенок и здоровья ого. Да вот только со временем слабовато. Ну то есть до того, что совсем нет. Потратил ты его. И весьма неразумно. Помнишь, ты рассуждал на тему возмещения убитого времени? Ты совершенно правильно подметил эту, правда, весьма банальную истину: кто ж возместит время, если оно убитое? Да никто. Впрочем, говорить нам долго недосуг — время твое кончается. Укладывайся, заменяй меня, Будь достойной сменой!
Он похлопал меня по плечу. И крыть мне было нечем. Да и не хотелось. И я послушно лег.
Кажется, именно он и закрыл мне глаза.
И, может быть, увидишь ты ту простоту вещей, которую вкладывал в них господь, создавая.
— Ну и чего мне теперь делать? — уныло спросил майор.
— Это твои заботы, — жизнерадостно заверил его человек с часами. — Тебя же поставили контролировать ситуацию… Допустил непосвященного, растяпа. Ай-я-яй. Не погладят по головке. И уж навряд выпустят еще раз в свободное плавание.
— Плевать я хотел на это свободное плавание, — озлобился вдруг майор. — Толку-то… Если б как у вас… А то — насмешка какая-то. Только по служебной надобности. Шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству.
— А ты, папаша, часом, не служил…
— Служил, — коротко ответил майор.
— Ясно. Что ж. Сочувствую. Однако мне пора, — заторопился человек с часами. — Вот оно мое — все целехонькое. Храните деньги в сберегательной кассе! Впрочем, что деньги?
Он погладил меня по сложенным на груди рукам. А я лежал, как на дне болота, сам не зная зачем. И терпел все это. Хотя противно было и холодно на кафельном полу. А батарея, сволочь бесчувственная, прямо поджаривала правый бок.
Шагов удаляющихся я не услыхал. Но по наступившей вдруг тишине понял — человек в отутюженном костюме исчез. И слышалось только сопение майора. А потом и его бормотание.
— У, морда… Вот морда. Наворотил дел. А мне расхлебывай. Еще бы, он свободный человек, индивидуальность… Где ж ему о других думать? Захочет — экспериментирует… А я? Тьфу!
— И я, — вдруг раздался голос с площадки этажом ниже.
Голос принадлежал девице. Она поднялась на нашу площадку.
— И ты — хороша, — согласился майор. — Тоже наворотила. Зачем от часов-то избавилась? Прямо как от дитя незаконного.