Третье рождение Феникса

Солнцева Наталья

Господин Михалин выпил на голодный желудок третью рюмку и охмелел. Закусывать не мог - не хотелось. Прошло еще полчаса, а Феликс так и не пришел, не позвонил. Может, по дороге что случилось?

Тарас оделся, вышел из бани… Морозный воздух обжег лицо. Девственная белизна снега слепила глаза, на ней лежали синие тени.

На парковочной площадке стояла его новенькая «Ауди». Садиться выпившим за руль он не привык, но не ловить же такси? Три рюмки - это не так уж и много. Он медленно, осторожно выехал на шоссе и через двадцать минут был уже у дома Феликса на улице Плеханова.

На двери подъезда стоял кодовый замок. Тарас нажал нужные кнопки и оказался в просторном, чистом парадном. Лифт мягко заскользил вверх, на пятом этаже остановился. Тарас вышел. Дверь в квартиру Феликса была открыта, он это сразу почувствовал: обычно она прилегала плотно, почти без щели.

Михалин остановился, прислушался. Из квартиры не доносилось ни звука. Он зачем-то посмотрел на лестницу, и вверх, и вниз - там никого не было. Тогда Тарас потянул дверь на себя, и она мягко, плавно подалась, открылась… В прихожей царил беспорядок - все было разбросано, перевернуто вверх дном. То же творилось и в гостиной, и в спальне, и в кабинете хозяина. Феликс лежал на полу кабинета рядом с письменным столом, лицом вверх. Из его груди торчала рукоятка ножа.

Все это было настолько нелепо, даже в чем-то театрально, что показалось Тарасу бредовым видением, которое вот-вот рассеется. Но видение не исчезало. Надо было что-то делать… Он приблизился к телу, наклонился, хотя сразу понял: Феликс мертв.

Глава 2

Костров. Год тому назад

–  Посмотри в ноты, - устало сказала Маша, глядя мимо ученицы в окно, за которым сплошной стеной валил снег.
– Ты путаешь аккорды.

Девочка исправила ошибку, но следующий такт снова сыграла фальшиво.

–  Хватит… - вздохнула учительница.
– Поработай над этим дома. А сейчас открывай сонату…

Девочка заиграла Гайдна [1], поминутно сбиваясь и делая остановки. Маэстро сошел бы с ума, услышав, как безбожно коверкают его произведения. Но Маша - Мария Варламовна Симанская - за годы работы в музыкальной школе и не к такому привыкла. Она молчала, терпеливо постукивала ногой, помогая ученице соблюдать ритм.

–  Раз-и, два-и… - бормотала та, кивая от усердия головкой с рыжими косичками.

Уроки были невыносимо однообразны, скучны, как и надоевшие снежные сугробы, похоронившие под собой маленький глухой городок Костров. Третьи сутки мела метель, не прекращаясь ни днем, ни ночью. Мутная пелена отрезала городок от окружающего мира, и казалось, будто это - последний остров на краю туманной белесой бездны.

По утрам солнце стояло на низком небе серебристым пятном, из труб курились дымы, деревья потрескивали от стужи. А по бокам тротуаров громоздились снежные горы.

Хорошо было заходить с мороза в тепло деревянного здания школы, где в печах трещали дрова, крашеные полы были чисто вымыты, в окна классов заглядывал пушистый от инея и снега старый сад…

–  Чай пить будете?
– спросила пожилая уборщица Матрена Карповна, робко приоткрывая дверь.

Мария

Варламовна степенно кивнула, и дверь бесшумно затворилась. В Кострове привыкли уважать учителей, особенно учителей музыки. Уметь играть на фортепиано, скрипке или аккордеоне считалось признаком хорошего тона, и все зажиточные семьи стремились дать детям музыкальное образование. Хотя бы начальное.

Госпожа Симанская сделала записи в дневнике ученицы, глубоко вздохнула и поправила тяжелый узел волос на затылке. И причесывалась, и одевалась она несколько старомодно, несмотря на возраст. Этой зимой ей должно было исполниться всего только двадцать девять лет.

–  Иди, Лена, - сказала Мария Варламовна, подавая ученице дневник.
– И побольше занимайся. Скоро экзамены.

Девочка вышла, а учительница встала, закрыла глаза и прислонилась спиной к печке. Через шерстяное платье проникало приятное тепло.

Матрена Карповна готовила в учительской чай: было слышно, как звенят чашки. По крыше мело, на чердаке гудел ветер. Симанская знала, что следующий час у нее свободен - ученик заболел и не придет, так что она может спокойно попить чаю, поболтать с приятельницей.

Тамара Ивановна Зорина, пятидесятилетняя крашеная блондинка, вела класс домры [2], у нее было мало учеников и много свободного времени. Кроме того, в ее обязанности входило готовить к выступлениям школьный оркестр народных инструментов.

–  Завидую вам, пианистам, - любила повторять она.
– Отработал уроки, и голова не болит! А тут возись с балалайками да гармошками, нервы свои мотай! Тот партию не выучил, тот заболел, а на носу концерт. С кого директор спросит? С Тамары Ивановны!

В этом году в школе появилась молодая преподавательница по классу народных инструментов - Ольга Вершинина. И сразу вызвала ревность Зориной. Тамара Ивановна старалась виду не подавать, но Ольга раздражала ее решительно всем - своим профессиональным мастерством, молодостью и задором, наивной восторженностью.

Зато Мария Варламовна близко сошлась с Ольгой, и они мило болтали, ходили друг к другу в гости и даже делились маленькими секретами. Симанская отличалась сдержанностью, а Ольга, напротив, ничего скрывать не умела, и любая эмоция легко читалась на ее юном курносом личике.

Мария Варламовна вошла в учительскую, когда Зорина наливала себе чай, вежливо поздоровалась и села на свое любимое место у окна. Через стекла задувал ветер; старая береза, вся в снегу, гнулась, шуршала по стене ветками.

–  Прекрасно выглядите, - с завистью сказала Зорина, отрываясь от самовара.
– У вас новое платье? Ну, конечно, вы дама одинокая, можете себе позволить.

Она намекала, что сама воспитывает сына и сорить деньгами, как некоторые, не в состоянии.

Симанская не собиралась ей отвечать - она давно привыкла к плохо завуалированным колкостям Тамары Ивановны. Та хотела развить тему необоснованных трат и материальных излишеств, но положение спасла Вершинина.

–  А вам, Мария Варламовна, сегодня опять звонили!
– радостно сообщила Ольга, впорхнув в учительскую.
– Тот же приятный баритон.