Третье Тысячелетие
Шрифт:
— Не может этого быть!
— И я говорил то же самое. Должно быть, заело какое-нибудь реле. Хотя до сих пор реле нас не подводили.
— Ну ладно, не в реле дело. А люди? Там были люди…
— Их нет. То есть их нет среди экипажа. А там я, признаться, не проверял. Достаточно мне было взглянуть на свой пульт, чтоб сломя голову помчаться к тебе.
— Необходимо немедленно все проверить на месте. Уяснил? И возьми кого-нибудь с собой.
Ангар, где размещался НИК-9, находился в третьем ряду кормовой части звездолета. Скоростной лифт несся туда почти полминуты. «Что же все это могло означать?» —
Энергетик пулей вылетел из лифта, смерчем пронесся по коридору и остановился как вкопанный перед стальной дверью с огромной цифрой 9. И здесь по всем параметрам табло показывало «норму». Он надавил клавишу контроля. Поочередно вспыхивали индикаторы люковых затворов, давления, микроклимата, энергетических ресурсов, непредвиденных отклонений. Норма, норма, норма… И все же, когда он решился надавить клавишу «Вход», у него возникло странное чувство, что там, за стальной преградой, сокрыто нечто непознанное, нечто страшное, что перед ним вдруг обнажит сейчас свой мерзкий зев космическая пустота и всосет его в свои отвратительные объятия.
Двери плавно растворились, блеснула матовая иридиевая решетка двигателя. НИК-9 покоился целым и невредимым на своем постаменте. При приближении к кораблю автоматы раскрыли входной люк. Энергетик вошел в кабину. Там, в креслах, с закрытыми глазами, будто в глубоком сне, сидели неподвижно те трое. Все еще не веря своим глазам, Энергетик боязливо притронулся к ближайшему от него добровольцу. Пилот вздрогнул, неожиданно открыл глаза и произнес:
— Где мы?
Весь звездолет уже был оповещен о чуде, но в командном зале собрались лишь немногие — Космогатор и руководители секторов. Перед ними стояли трое с НИК-9. Первым заговорил Биолог:
— После того как вы узнали, что мы оказались в звездолете, нам остается лишь рассказать, что мы пережили при полете к коллапсару.
— До выхода в энергосферу мы получали от вас сигналы, слышали вас, — сказал Космогатор. — А затем…
— А дальше рассказывать почти не о чем. Никаких особенных ощущений, кроме одного, — от нас, я хочу сказать от центра, начали отделяться светящиеся горизонты, все чаще и быстрей. Был ли то свет, обычные электромагнитные излучения, эффекты наблюдательной аппаратуры или галлюцинации в нашем сознании, трудно сказать что-либо определенное… Но горизонты становились все ближе и плотней, покуда все они не слились в единую молочно-белую пелену. В ней утонуло все — корабль, наши тела, наше сознание. В таком состоянии мы, очевидно, пребывали до тех пор, пока не опомнились здесь, в звездолете. А как мы очутились здесь? В пространстве? Во времени?…
Космогатор поднялся, внимательно посмотрел на всех троих и сказал:
— Мы встретились с новым, неизвестным доселе эффектом четырехмерного континуума, связанного с вашим полетом к коллапсару. Вероятное условие для его проявления состоит, очевидно, в том, что звездолет сразу же после этого или в то же самое время вошел в субпространственный переход. В некой точке
— Космогатор! — возбужденно перебил его размеренную речь Пилот. — Ведь у тебя шрам всегда был на левой щеке! Отчего же теперь он на правой?
Космогатор неуверенно потрогал свое лицо. Все уставились на него. На левой щеке Космогатора алел продолговатый шрам, далекое воспоминание о неудачном приземлении на астероид Палладу. Неожиданно, как будто он только что понял нечто важное, Космогатор быстро приблизился к Пилоту и, расстегнув ему куртку комбинезона, приложил ухо к его груди. Все, недоумевая, молча следили за странными действиями Космогатора. Затем он резким движением едва не разорвал комбинезон Астрофизика и снова долго, внимательно прослушивал что-то в его груди. Когда он приблизился к Биологу, тот уже ждал его с открытой, выпяченной грудью.
У всех трех сердца бились справа. Космогатор, не проронив ни единого слова, потер неожиданно шрам и подумал:
«А сейчас где-нибудь… там, какой-нибудь другой Космогатор стоит, озадаченный, что у трех людей из его экипажа сердца бьются слева, и неосознанно потирает свое лицо и правую щеку, на которой алеет шрам».
ВАСИЛ РАЙКОВ
ПРОФЕССОР КОРНЕЛИУС ВОЗВРАЩАЕТСЯ
— Значит, слева, под камнем? — спросил Ангел, улыбаясь.
— Не просто «под камнем», а под третьим валуном после желтой розы, — поправил его Марин и вдруг воскликнул: — Поосторожней!
— Может быть, тебе жаль скатерть? — усмехнулся Ангел; он только что ненароком опрокинул на стол свою рюмку и теперь торопливо закрывал газетой расползающееся пятно: вот-вот могла появиться его мать.
— Жаль переводить такое добро. Уважай хотя бы звездочки, сияющие на высоком челе этого отменного коньяка!
— Твои потуги на остроты умилительны, дружище. Не мучай себя понапрасну. Чувство юмора сродни красоте: и то и другое нельзя приобрести. Даже на последнем курсе медицинского института.
Друзья отпили по глотку и поставили рюмки на стол. Они обожали такую, несколько странную манеру разговора, усвоенную ими еще в те благословенные времена, когда нужно было зубрить латынь и трепетать перед каждым экзаменом.
— И не «под» валуном, — продолжил прерванный разговор Марин, — а влево от него. Все-таки большая разница. Вряд ли сыщешь в мире кошку, которая умудрится зарыть медальон под валун.
— Да-а-а… кошка! В ней-то и кроется загадка.
— Желтая кошка с черными полосками, — добавил Марин бесстрастно.
— Которую, судя по предсказанию, я уже видел собственными глазами.
— Которую, судя по предсказанию, ты уже видел.
— Ну что ж, выпьем тогда за желтую кошку, которую я видел собственными глазами, хотя и не упомню ничего подобного, — сказал Ангел. — За здоровье всех жёлтых кошек.
— За желтых кошек! — торжественно провозгласил Марин. — И хватит потешаться нал предсказаниям!! Климента, потому что…
И тут оба не выдержали. Грянул такой взрыв смеха, что мать Ангела тотчас появилась в дверях, пытаясь заприметить, не нанесен ли урон ее фарфорово-хрустальному реквизиту.