Третий брак бедной Лизы

Миронина Наталия

Лиза присмотрелась к ярким, гладким, кругловатым изображениям. Картинка была сочная, била в глаза, но лица были немного аскетичные.

– Я не специалист, но я бы сказала, что это похоже на Петрова-Водкина.

– Молодчина. – Тартаковская улыбнулась. – Я почему-то была уверена, что вы узнаете его кисть. Это была маленькая проверка, извините! Просто иногда такие барыги под видом ягнят ко мне приходят, что… Одним словом, я сейчас вам дам телефон. Вы должны позвонить по нему не ранее девяти и не позднее десяти. Представитесь, скажете, что от меня. И договоритесь о встрече, вернее, этот человек назначит вам встречу. Вы ему покажете тарелку и, если вас устроит его цена, можете ее продать. Если захотите.

Я ни о чем не спрашиваю – бывает так, что деньги нужны позарез, бывает так, что и потерпеть можно, бывает, что надо срочно решать какие-то проблемы. Думайте сами. Но обязательно позвоните этому человеку. Он – единственный, кто вам заплатит за этот предмет настоящую цену. – Тартаковская записала телефон на клочке бумаги. – Вот. Понятно, что это секретарь. Но вы знаете, что надо сказать.

– Кто это? – Лиза взяла бумажку.

– Увидите. И может, сразу узнаете. А теперь, извините, мне надо работать.

Лиза аккуратно завернула тарелку и пошла к двери.

– Скажите, а может, мне ее не продавать? Может, оставить себе. Вы же говорите, она редкая. И за ней коллекционеры гоняются.

– Я же сказала – решать вам. Но, видите ли, вы должны понимать, что такие вещи требуют особенного хранения. Эти вещи требуют жизненного пространства.

– Даже одна вещь?

– Даже одна вещь. Вы обратили внимание на то, что у меня почти нет фарфора?

– Да, и признаться, я этому удивилась.

– А ничего странного в этом нет – я всегда боюсь его разбить. Понимаете – это доля секунды. Есть вещь – красивая, редкая, дорогая. И через мгновение ее нет. Нет красоты, нет денег. Я поначалу с таким упоением собирала фигурки, все покупала и покупала. Думала, продолжу мамину коллекцию. А потом пришлось переезжать – много побилось. Жаль было очень. Нет, моя нервная система этого не выдерживает. И потом, знаете, если вы стали коллекционером, надо уметь вовремя продавать.

– Зачем?

– Затем, что вам будет хотеться все новых и новых вещей, но средства ограничены, места мало. А потом вдруг и спрос падает. И вы уже не сможете продать выгодно то, что пару месяцев назад стоило огромных денег.

– Как все сложно!

– Нет, все просто. К этому надо подходить как к серьезному делу. Можете ли вы позволить себе такую роскошь – заниматься коллекционированием серьезно?

– Но я же хочу только одну тарелку сохранить.

– Зачем?

– На память.

– О чем? Впрочем, мы увлеклись. Повторяю: делайте, как вам удобно. Эта тарелка редкая, очень редкая. Дорогая. Если вы захотите продать, позвоните по телефону, который я вам написала. А мне можете звонить в любое время. Я буду рада вас видеть. Вы мне понравились. И если смогу чем-то помочь, только рада буду.

– И вам спасибо. – Лиза вдруг покраснела, она вспомнила о деньгах и достала из кармана конверт. – Я не знаю точно, сколько стоит ваша экспертиза, но вот…

– Спрячьте. Ничего не надо. Удачи вам.

Утро следующего дня Лиза встречала в больнице – у нее был выходной, но попросили выйти – дневная няня заболела.

– Вы сможете отработать две смены? – спросила ее старшая медсестра, уставшая от организационной неразберихи.

– Да, конечно, если надо, – ответила Лиза, а сама с ужасом представила себе целый рабочий день, потом еще ночное дежурство, а затем прием в поликлинике и вызовы на дом. «Ничего, посплю немного здесь, вдруг ночь не самая беспокойная будет! – Лиза стала переодеваться, и тут из кармана пальто выпал листок бумаги. – Вот это да! Я забыла, что мне сегодня звонить надо!» Она посмотрела на часы – до девяти оставалось еще десять минут.

Лиза отправилась кормить маленького старичка, который уже не вставал и к которому со дня на день должны были прилететь родственники из Иркутска. Врач, наблюдавший больного, отдал распоряжение вызвать близких – пациенту становилось все хуже и хуже.

– Послушайте, так нельзя. Надо хоть чуть-чуть поесть. Приедут ваши, увидят вас и расстроятся, – уговаривала его Лиза, держа на весу тарелку с пышным омлетом.

– Не расстроятся, – односложно отвечал тот.

Лиза терпеливо ждала, сидя с тарелкой и ложкой у постели. Она понимала и боль, и горе этого человека, заброшенного в большую больницу чужого города, родственники были у него хорошие, да вот только сидеть у кровати не могли – они работали, и дети у них были маленькие. Лиза, расспрашивая этого старика о жизни, пыталась отвлечь, но ей с трудом это удавалось. Старик, сохранивший здравый ум и память, часто плакал так, как плачут пожилые люди – с лицом почти неподвижным, с широко раскрытыми глазами, не гримасничая. Лиза делала вид, что не замечает слез, она не хотела его смущать, не хотела утешать, добавляя страдания и жалости к самому себе. Иногда она была даже резкой, не грубой, но требовательной. Она интуитивно нашла подход к этому человеку – когда-то он был сильным, волевым, решительным. Но болезнь отобрала у него все эти качества, а взамен предложила боль и пустоту. В те минуты, когда старику становилось легче, он пытался шутить и что-то рассказывать, но его растерянный взгляд был обращен внутрь, в душу, которая устала от этой мучительной жизни и все же упрямо цеплялась за все ее проявления. Лиза понимала, что она почти бессильна, она может только немного облегчить его последние дни. «Нет, правильно когда-то делали врачи. – Она вдруг вспоминала студенческие лекции. – Раньше умирать отправляли домой. Это был закон. Дело даже не в родных стенах. Иногда и они не помогают, дело в том, что ты видишь вокруг себя».

– Вот скажите, – начала она, пытаясь его отвлечь. – Мне посоветоваться не с кем. Как поступить?! Есть у меня одна вещь, говорят, редкая, дорогая. И я никак не могу решить, продать ее или оставить себе. Продам – деньги будут. Оставлю – дочери по наследству передам. Может, она коллекционером станет. Будет красивые вещи собирать. Как думаете, вы человек мудрый, опытный.

Старик услышал ее – Лиза поняла это по его глазам. Но он молчал. Она уже помыла тарелку, ложку, налила кипяченой воды в большую чашку и даже собралась задернуть шторы – утреннее солнце било в глаза, когда вдруг послышался вздох и надтреснутый голос произнес:

– Бессмысленно.

– Что именно? – повернулась Лиза к старику.

– Бессмысленно копить, собирать, прятать, хранить.

– Почему же?

– Уходить надо налегке, чтобы душа не болела – что с этим всем будет, кому достанется и как с этим обойдутся. Чтобы не подозревать, что близкие твои передерутся из-за этого или просто выкинут на помойку. И то и другое – разорвет душу. Очень немногие способны понять и простить равнодушие к тому, что тебе так дорого. Мы – эгоисты, а потому и умираем так тяжело. Поверь мне, в конце жизни ничего не надо, – старик удобней устроился на подушке, – но тебе еще рано об этом думать. Тебе надо поступить так, как подсказывает жизнь.

Лиза смотрела на старика, который уже почти спал, потом перевела взгляд на тарелку больших настенных часов и, тихо закрыв за собой дверь, побежала звонить.

В вестибюле больницы, куда спустилась Лиза, было шумно, но искать более удобное место было некогда – вот-вот пробьет десять часов.

– Я – Елизавета Чердынцева от Тартаковской Елены Валерьевны. Она мне порекомендовала позвонить по этому телефону.

– Да, я уже знаю. – Женский голос был приветлив. – Я уже знаю и, более того, передала информацию Денису Александровичу. Он сейчас занят, но вы можете оставить свой телефон, и мы вам перезвоним.