Третий номер
Шрифт:
— Третий номер, третий номер! Ты чего там, али помер?
Это — Игнат! Осваивает поэзию. Но если освоит, то кто же чемоданы грузить будет? Вообще, среди тех, кто обслуживает самолеты, много одаренных людей. Есть даже бывшие знаменитости: поэты, публицисты-аграрники, виолончелисты. В Красноярске или Краснодаре, не помню, подкатывает один на каре. Лицо розовое, улыбка ясная, дух вольный. До запуска несколько минут остается, а он вдруг запел. Арию Ленского. И пел так проникновенно! Пока не допел до конца — не грузил багаж. Оказалось: бывший тенор
Летом, спозаранку, грузить багаж удивительно приятное дело. Игнат исчез в открытом люке. Потом появился, как в кадре, подмигивает. Беру первый чемодан. Ого! Килограммов на двадцать пять. Наверное, книги. Хотя, насколько мне известно, литературу на юг не берут. Прощай, чемодан! До встречи на Кавказе. Второй, третий… семидесятый. Этот с наклейками. Есть время у человека этикетки ляпать… Сто один. Сто два. Все. Финита. Конец. Баста.
Игнат внутри застегнул ремни предохранительной сетки. Выпал из люка строго вертикально. Кажется, все. Нет. Ждем опоздавшего пассажира. Так почти всегда. Классический вариант, когда сто одного ждут. Коленкин, первый пилот, сейчас мрачно расхаживает вокруг самолета. Можно понять его. Зато дежурная тянет до последней секунды. И ее нужно понять.
Вот и опоздавший. Да ведь это популярный певец! Круги по перрону выписывает, словно блуждающий форвард. Белый костюм измят, галстук на плече.
— Вот и я! Извините! Извините — задержался!
— Пожалуйста, скорее! — говорит дежурная. — Пожалуйста!
Она млеет и горда, что может оказать услугу популярному певцу.
А вот и Коленкин. Он нетрезвых за три с половиной версты чует. Поднимается по трапу и говорит:
— Все. Поехали!
— Меня пропустите! У меня же билет!
— Вы, кажется, выпили?
— Вам-то что за дело? Ну, выпил.
— Отгоняйте трап! — говорит первый.
Второй делает отметку в ведомости дежурной. Та уныло спускается.
— Мне просто необходимо срочно улететь! Пардон! — качнулся к перилам исполнитель.
— Был бы самолет мой, личный, — взял бы вас, — доверительно и мягко говорит пилот. — Инструкция запрещает брать на борт нетрезвых.
— Бюрократы! — кричит певец. — Воздушные бюрократы, черт бы вас подрал!
— Если начальник говорит, что броню проела тля, значит, ее проела тля!
Это Лешка-радист. Всегда у него наготове формула для любой ситуации.
— Вы ответите за это! Я… (следует громкая фамилия).
— А я — Коленкин! — отвечает пилот.
И мы поднимаемся по трапу. Певец мечется внизу, доказывает что-то траповщику. Тот соглашается, кивает. Почему бы и не посоглашаться?
Прохожу салоном. Жаль, что так получилось внизу. Вообще-то командир наш добрый. Иногда берет, если по срочной телеграмме. А этот тип определенно будет жаловаться.
Мерный гул двигателей, пассажиры — у иллюминаторов. Иду — на меня поглядывают. Ах, не пилот я, не пилот! Рядовой член летно-подъемного состава. Ни одного знакомого лица. Хотя, нет. Вон улыбается скромный паренек с портфелем на коленях. Пятый
Удивительное дело: несколько свободных мест в третьем салоне. Можно и посидеть минут пять-десять.
«Фастен ю белтс! Плиз!» Удобно для душевного спокойствия. Только вот почему на многих наших самолетах английские призывы? Арина напоминает по микрофону всем пассажирам, чтоб пристегнули ремни и не курили.
Самолет идет по рулевой дорожке, выворачивает на старт. Еще раз двигатели запущены на полные обороты, ревут. Где-то рядом диспетчер дает «добро» и «счастливого полета». Самолет, как птица перед прыжком в воздух, заваливается чуть на хвост, тормоза отпущены — пошли по прямой. Мелькают бетонные швы…
Полет прекрасен. Ощущение полета. Взлетишь — и словно освобождаешься от всёго вчерашнего, будничного. Простор. Солнце — прямо в висок. Бездонная темная синева над тобой. Посмотришь вверх подольше — и холодно. А внизу — зеленым-зелено и желтые пятна. Так легко на сердце. И это уже не борт номер такой-то, а серебряная флейта…
А вот и Арина. Сейчас увидим интересные жанровые картинки. Понаблюдаем отрешенно.
Солдат. Так и знал! Берет одну конфетку, а благодарит, как за пуд.
Рабочий, кажется. Тоже одну берет. Подумал — еще одну. Без спешки, обстоятельно.
Некто в дорогом костюме. Может быть, директор или актер. Вежливо отказывается, кладет на поднос Арине приличную шоколадку. Понимает рафинированная кочерыжка, что к чему.
Две упитанные дамы, продавщицы, вероятно, — на двух пальцах по три золотых кольца. Пальто не сняли, чего-то боятся. И тут — в точку! Гребут с подноса, сколько могут. И разговорчик, слышанный мною не раз: «Бери, Зина, побольше. Бери! Все равно у них остается, и они тащат себе. А мы деньги плотим!»
Ну, лю-ди! Взять леденец, что ли, чтоб не стошнило?
Еще персонаж. Спящий пассажир. Вечно дремлющий. Ночь ли на дворе, день ли — спит. Тридцать часов будем лететь, столько же проспит. Только одно ему надо — чтоб вовремя разбудили.
Зеленый сигнал на щитке загорелся. Вызывает командир. В кабине делом заняты. Гул приглушенный, прибитый встречным потоком. Кругом — праздник приборов. Коленкин плотненько сидит в кресле, руки на штурвале. Скоро и мне сидеть в кабине, работать, может, даже с этим экипажем. Еле пробился на курсы радистов, хотя в армии два года занимался этим же.
За стеклом — белесое марево. Тучи не тучи — обложение какое-то. Локатор чист. Лето. Весенние грозы отплескали, отшумели. Над нами цепь белоснежных гнутых облаков. Застывшее ослепительное шествие. Иногда верится, что всё это — твердь. Так и подмывает выскочить, постоять на тучке, пританцовывая. Можно, наверное, соорудить лыжи необычной ширины и легкости и бегать по такому полю в свое удовольствие.
— Как пассажиры, Андрей?
— Чувствуют себя нормально, командир. Не трясет. Жалоб нет.