Третий Проект. Том I "Погружение"
Шрифт:
Займов нам никто не давал. При этом у России уже не имелось прежнего золотого запаса – он разграблен соединенными силами большевиков, белогвардейцев и иностранных союзников.
Нужны тракторы и комбайны – но их нет. Нет моторостроения, нет авиапрома, нет электротехники и радиопромышленности. Нет развитого машиностроения, без которого в индустриальной эпохе – смерть. Армия? Плохо вооруженная масса с ничтожным парком старых автомобилей, трофейных танков времен Первой Мировой и потрепанных боевых самолетов. И вот страшными противником для такой страны становятся не гиганты калибра Франции, Германии или Англии, а и Польша, и Румыния…
А в это же самое время остальной мир уходил В мире вступала в самый расцвет
Все это происходило на планете, по сути враждебной красному миру, который пытались создать в Советской России, в стране одновременно рванувшей в завтра и оказавшейся в своей реальной жизни даже не вчера, а в позавчера, в прошлом, от которой остальной мир ушел в несколько десятилетий назад.
Культурно-психологический крах
Но это не самое страшное. Самое тяжелое для России было то, что в стране сломался культурно-психологический «генотип». Оказался почти уничтоженным творческий, позитивный настрой.
Можно сказать, что Россия к концу 1920-х годов стала территорией гибели, разрушения, страдания и смерти. Состояние инфосферы можно было охарактеризовать только одним четким и конкретным научным словом – деструкция. То есть – разрушение, распад, катастрофа. Иначе не могло быть.
В Первую мировую войну погибло два миллиона русских людей. А еще шесть миллионов сгинуло в лихолетье Гражданской войны, В войне истребительной, бессмысленной и разрушающей саму основу русского топоса, его смысл. Но это не все. Еще от четырех до шести миллионов людей умерло в голодные послевоенные годы, когда отброшенное в средневековье хозяйство не смогло кормить не только города, но уже и само крестьянство. Это хозяйство не могло поддерживать жизнь у населения центра, промышленность которого остановилась.
От 12 до 15 миллионов лучших русских людей – вот цена, которую Россия заплатила в первые двадцать лет ХХ века за тупики своего развития, за врожденную исковерканность социодинамики, за трагический разлад между топосом и реальностями жизни, за измену своему историческому предназначению.
Но и это еще не все. Дело заключается не только в человеческих потерях. Не менее гибельной для перспектив Советской России 1920-х стала и утрата подавляющей частью населения навыков эффективного труда. Труд за эти годы превратился в тягло, в безумно тяжелую и непродуктивную деятельность. Без работы – верная смерть работнику и его семье. Но в Советской России 20-х годов он не мог дать ничего, кроме нищенского, беспросветного и унылого существования. Без счастья, без радости и без надежд.
Надломилась психическая структура русского народа. Ее хватило, чтобы выдержать прыжок из старого мира в новый, но вместо счастья, радости творчества и богатства возможностей обнаружилась страшная, голодная и несправедливая повседневность. Она сковывала свинцом и казенным мраком все благородные порывы, замораживала чувства и устремления. Народ ушел из Вчера, но счастливое Завтра так и не наступило. Вместо него пришло свинцовое безвременье,
Оправдана ли была революция? Да. Была ли она катастрофой? Да. Но такой катастрофой, которая продлила время существования и дала шанс на возрождение. Революция стала костром для птицы Феникс, а не землей для покойника. Это понял Иосиф Джугашвили, известный мировой истории как Иосиф Сталин, последний красный император. Он понял. И сверхчеловеческим рывком сумел поднять из пепла умершую цивилизацию, придать ей новый импульс развития, дать ей шанс на завтрашний день. Шанс, которым не поздно воспользоваться и сегодня…
Опыт невозможного
То, о чем мы расскажем дальше, уважаемые читатели, не является, конечно, точной реконструкцией замысла Сталина, исследованием замысла, воплотившегося в великой Красной империи, сверхдержавы ХХ века. Мы постараемся объективно и очень коротко рассказать тебе, читатель, какие главные задачи решал и решил Сталин, что было стержнем его программы? Почему цена за строительство империи была столь высока и, наконец, оправдана ли она в исторической перспективе или нет? Был ли другой путь, были ли другие возможности для выживания русской цивилизации? Для продления ее существования, для того, чтобы воскреснуть и явить себя миру во всем величии и блеске и великолепии могущества, благоденствия и духовности?
Итак, Сталину было необходимо на что-то опереться. И опора у него нашлась только одна – тот блистающий, манящий и по-прежнему прекрасный, особенно для молодежи, идеал новой реальности завтрашнего мира – мира, в котором главными станут труд и творчество. Мира созидания, мира, в котором нет места эксплуатации. Мира, где каждый может получить то, что он заработал. Мира, где за счет труда, творчества, раскрытия духовных способностей человека, за счет совершенно другого настроения людей и эффективной организации хозяйства будет достигнут неизмеримо более высокий, чем в старом мире, уровень развития. Возникнет сверхновый мир, где желания человека будут разумны, в котором духовность возьмет верх над материальным, а ответственность перед коллективом перевесит эгоизм. Мир, где все понимают: чтобы наступило счастливое завтра, сегодня надо терпеть лишения, трудиться. Если надо, то придется быть готовым к лишениям и жертвам…
Сталин искренне верил в возможность мира без эксплуатации, свободного от неуверенности в завтрашнем дне, от «оскотинивания людей». И, как бы ни кощунственно это звучало для многих, но Сталин и его соратники действительно старались воплотить новую реальность, где будут господствовать труд, добро и справедливость.
И нельзя сказать, что у них ничего не получилось. Получилось многое, хотя далеко не все. И не только из-за ошибок. Главной причиной неудач стала метрика текущей реальности, не желавшая уступать своего места. Она сопротивлялась титаническим усилиям сталинцев, трансформировала их новый мир, привносила в него чужеродные черты. Из-за хронической и трагической нехватки времени в ход шли совсем не изощренные и предельно эффективные в нормальных условиях психоисторические технологии, а самые экстремальные методы. Это когда оправдано все – лишь бы не случилось непоправимого.