Третий Проект. Том I "Погружение"
Шрифт:
Займов нам никто не давал. При этом у России уже не имелось прежнего золотого запаса – он разграблен соединенными силами большевиков, белогвардейцев и иностранных союзников.
Нужны тракторы и комбайны – но их нет. Нет моторостроения, нет авиапрома, нет электротехники и радиопромышленности. Нет развитого машиностроения, без которого в индустриальной эпохе – смерть. Армия? Плохо вооруженная масса с ничтожным парком старых автомобилей, трофейных танков времен Первой Мировой и потрепанных боевых самолетов. И вот страшными противником для такой страны становятся не гиганты калибра Франции, Германии или Англии, а и Польша, и Румыния…
А в это же самое время остальной мир уходил В мире вступала в самый расцвет Индустриальная эра. На заводах Форда запустили конвейер. Бурное развитие переживали моторостроение, автопромышленность, тонкая химия, радиотехника, промышленность приборов, производство синтетических материалов, совершенных сталей и сплавов. В мире шла стремительная электрификация промышленности. Прогрессировала авиационная техника. Отсталость России становилась не просто большой, как в 1913-м, а просто чудовищной. Еще немного – и маленькие западные армии смогли бы бить нас, словно бескрылых пингвинов. Пока мы все еще воевали пешком да на конях, на Западе настала эра механизированных дивизий, массированных ударов с воздуха. Там, за границами, вставал совершенно другой, чужой и могущественный мир, готовый поглотить Советскую Россию, как когда-то промышленная Британия поглотила Индию.
Все это происходило на планете, по сути враждебной красному миру, который пытались создать в Советской России, в стране одновременно рванувшей в завтра и оказавшейся в своей реальной жизни даже не вчера, а в позавчера, в прошлом, от которой остальной мир ушел в несколько десятилетий назад.
Культурно-психологический крах
Но это не самое страшное. Самое тяжелое для России было то, что в стране сломался культурно-психологический «генотип». Оказался почти уничтоженным творческий, позитивный настрой.
Можно сказать, что Россия к концу 1920-х годов стала территорией гибели, разрушения, страдания и смерти. Состояние инфосферы можно было охарактеризовать только одним четким и конкретным научным словом – деструкция. То есть – разрушение, распад, катастрофа. Иначе не могло быть.
В Первую мировую войну погибло два миллиона русских людей. А еще шесть миллионов сгинуло в лихолетье Гражданской войны, В войне истребительной, бессмысленной и разрушающей саму основу русского топоса, его смысл. Но это не все. Еще от четырех до шести миллионов людей умерло в голодные послевоенные годы, когда отброшенное в средневековье хозяйство не смогло кормить не только города, но уже и само крестьянство. Это хозяйство не могло поддерживать жизнь у населения центра, промышленность которого остановилась.
От 12 до 15 миллионов лучших русских людей – вот цена, которую Россия заплатила в первые двадцать лет ХХ века за тупики своего развития, за врожденную исковерканность социодинамики, за трагический разлад между топосом и реальностями жизни, за измену своему историческому предназначению.
Но и это еще не все. Дело заключается не только в человеческих потерях. Не менее гибельной для перспектив Советской России 1920-х стала и утрата подавляющей частью населения навыков эффективного труда. Труд за эти годы превратился в тягло, в безумно тяжелую и непродуктивную деятельность. Без работы – верная смерть работнику и его семье. Но в Советской России 20-х годов он не мог дать ничего, кроме нищенского, беспросветного и унылого существования. Без счастья, без радости и без надежд.
Надломилась психическая структура русского народа. Ее хватило, чтобы выдержать прыжок из старого мира в новый, но вместо счастья, радости творчества и богатства возможностей обнаружилась страшная, голодная и несправедливая повседневность. Она сковывала свинцом и казенным мраком все благородные порывы, замораживала чувства и устремления. Народ ушел из Вчера, но счастливое Завтра так и не наступило. Вместо него пришло свинцовое безвременье, выход из которого был только в смерти. Никогда в мире не было такого высокого процента самоубийств, как в Москве и Питере 1920-х годов. Весь смысл существования строя России 1920-х был лишь в продлении тусклой, однообразной жизни. Революция обещала наделить каждого смыслом. Но надежды оказались обманутыми. Воцарилась эпоха бессмыслицы. И вот среди сумятицы и уныния пришедшая к власти элита лихорадочно пыталась найти выход. Выход виделся либо со стороны старого мира, где можно было выторговать наиболее почетные условия капитуляции. Либо можно было попытаться загородиться от старого мира, накопить силы, нанести по нему удар. И то, и другое было полной утопией.
Оправдана ли была революция? Да. Была ли она катастрофой? Да. Но такой катастрофой, которая продлила время существования и дала шанс на возрождение. Революция стала костром для птицы Феникс, а не землей для покойника. Это понял Иосиф Джугашвили, известный мировой истории как Иосиф Сталин, последний красный император. Он понял. И сверхчеловеческим рывком сумел поднять из пепла умершую цивилизацию, придать ей новый импульс развития, дать ей шанс на завтрашний день. Шанс, которым не поздно воспользоваться и сегодня…
Опыт невозможного
То, о чем мы расскажем дальше, уважаемые читатели, не является, конечно, точной реконструкцией замысла Сталина, исследованием замысла, воплотившегося в великой Красной империи, сверхдержавы ХХ века. Мы постараемся объективно и очень коротко рассказать тебе, читатель, какие главные задачи решал и решил Сталин, что было стержнем его программы? Почему цена за строительство империи была столь высока и, наконец, оправдана ли она в исторической перспективе или нет? Был ли другой путь, были ли другие возможности для выживания русской цивилизации? Для продления ее существования, для того, чтобы воскреснуть и явить себя миру во всем величии и блеске и великолепии могущества, благоденствия и духовности?
Итак, Сталину было необходимо на что-то опереться. И опора у него нашлась только одна – тот блистающий, манящий и по-прежнему прекрасный, особенно для молодежи, идеал новой реальности завтрашнего мира – мира, в котором главными станут труд и творчество. Мира созидания, мира, в котором нет места эксплуатации. Мира, где каждый может получить то, что он заработал. Мира, где за счет труда, творчества, раскрытия духовных способностей человека, за счет совершенно другого настроения людей и эффективной организации хозяйства будет достигнут неизмеримо более высокий, чем в старом мире, уровень развития. Возникнет сверхновый мир, где желания человека будут разумны, в котором духовность возьмет верх над материальным, а ответственность перед коллективом перевесит эгоизм. Мир, где все понимают: чтобы наступило счастливое завтра, сегодня надо терпеть лишения, трудиться. Если надо, то придется быть готовым к лишениям и жертвам…
Сталин искренне верил в возможность мира без эксплуатации, свободного от неуверенности в завтрашнем дне, от «оскотинивания людей». И, как бы ни кощунственно это звучало для многих, но Сталин и его соратники действительно старались воплотить новую реальность, где будут господствовать труд, добро и справедливость.
И нельзя сказать, что у них ничего не получилось. Получилось многое, хотя далеко не все. И не только из-за ошибок. Главной причиной неудач стала метрика текущей реальности, не желавшая уступать своего места. Она сопротивлялась титаническим усилиям сталинцев, трансформировала их новый мир, привносила в него чужеродные черты. Из-за хронической и трагической нехватки времени в ход шли совсем не изощренные и предельно эффективные в нормальных условиях психоисторические технологии, а самые экстремальные методы. Это когда оправдано все – лишь бы не случилось непоправимого.