Третий ребенок Джейн Эйр
Шрифт:
— Она папе говорила все время, что у меня наследственность плохая. Ну, Жанна эта, жена его… А она и не плохая у меня вовсе, теть Тань! С чего она это взяла-то? — звенел у нее над ухом отчаянный детский голосок. — Вовка Артемьев, из старших, сам в мою личную папочку заглядывал, когда директор Ольга Ивановна ее на столе оставила, забыла в сейф убрать… Там про маму мою все написано! Она врачом была, вот! Ой, ну не врачом, а этим, как его… Ферд… Федь…
— Фельдшером… — автоматически подсказала Таня.
— Ну да! Вот им самым! Она умерла, когда мне годик всего был. А я ее помню. Надо мной
— Ну что ты, Гришук… — сдавленно прохрипела Таня, изо всех сил пытаясь сдержать слезы жалости. Еще того не хватало, чтобы и она в слезах сейчас поплыла…
— Да, точно похожая! Вот вы же не стали бы меня обратно сдавать, правда, теть Тань?
— Нет, не стала бы… Ни за что на свете не стала бы! Но знаешь ли, Гришук… Ты все равно постарайся ее простить, эту свою… бывшую маму. Она, наверное, и не плохая совсем, а? Просто она… понять должна, что она хорошая. Ей время для этого нужно, наверное. Вот она поймет и придет к вам обратно. И все будет тогда хорошо. И все образуется…
— Нет, теть Тань, не образуется… — горестно помотал рыжей головой Гриша. — Вы просто не понимаете ничего. У нас и Катьку Иванову, и Вовку Артемьева, и других ребят вот так вот забирали, а потом обратно привозили. Знаете, как страшно обратно в детдом возвращаться? Нет, там не плохо, там все есть, но все равно страшно. Лучше бы уж и совсем не забирали. Вон Вовка Артемьев — сразу курить стал, когда обратно пришел. Смолит и смолит по две пачки в день… А Катька два месяца ни с кем вообще не разговаривала, ее Ольга Ивановна к врачу какому-то умному возила, чтоб он ее обратно разговаривать научил…
— Гриш! Знаешь что? Давай с тобой так договоримся: ты сейчас вдохнешь побольше в себя воздуху, а потом выдохнешь — и больше бояться не будешь! Потому что ты в детдом точно уже не вернешься, я знаю. И думать об этом не смей. И в папе своем тоже сомневаться не смей — он у тебя замечательный! Все будет хорошо, все образуется, Гришук, вот увидишь… Доедай давай свой пирог и иди спать. И чай вон у тебя остыл совсем…
Обняв за хлипкие плечики, она проводила его в комнату, подоткнула одеяло под свернувшееся калачиком на мягкой перине тельце, подержала в руках вихрастую голову, ласково ее поглаживая, пока он не засопел трудно-простуженно через порушенные слезами носовые перегородки. Уснул, слава богу. Гриша, Гришенька, Гришук, сынок приемный Павла Беляева. Глупый Григ…
Вернувшись на кухню, Таня села перед своим полезным салатиком, отправила в рот полную ложку, начала жевать упорно, как и полагается, тридцать три раза, чтоб не вздумали куда увильнуть потом да не усвоиться в организме нужные ей витамины. Челюсти жевали, а голова думала, гоняла внутри себя новые мысли. Каков, каков оказался на самом деле этот Павел Беляев-то! Ничего себе, мужик из телевизора! От красавицы жены отказался, значит, ради детдомовского рыжего заморыша! Черт возьми, приятно-то как…
Она улыбнулась и вздохнула легко, будто поступок Павла Беляева был личным ее достижением и гордостью, будто на глазах ее только что вручили Павлу Беляеву медаль за мужество и человеческую порядочность. Ай да Павел Беляев, ай да… нет, не сукин сын. Хороший, хороший мужик этот Павел Беляев. А вот жена его — дура. Ну как есть дура! Да разве можно было двух таких замечательных мужиков бросать? Вот она ни за что не смогла бы. Хоть убейте. Эх, жалко, что не похожа она на артистку из американского кино… Да будь она чуть пограмотнее, да покрасивше, да телом потоньше, да поумнее… Уж она бы ей, этой раскрасавице Жанне, показала…
Что бы такого показала она жене Павла Беляева и несостоявшейся матери рыжего детдомовца Гриши, она уж не стала додумывать. Зачем? От этого ни ученее, ни красивше все равно не станешь. Ну, не дал Бог, что с этим поделаешь. Ну и ладно. Ей и в своей неказистой шкурке хорошо живется. И счастьем ее Бог не обошел. Тьфу-тьфу, как бы опять не сглазить, как в прошлый раз…
Глава 19
Прощались с постояльцем своим тяжело. Так тяжело, как с родненькой кровиночкой какой. Вроде и прожили бок о бок всего неделю, а поди ж ты — успели привыкнуть. Вот что у них с бабкой за судьба такая? Только и делает, что искушает их всякими в последнее время привязанностями. Только приложились к ребенку всем сердцем — глядишь, и отрывать его уже надо…
Бабка всплакнула даже, утирая маленькие глазки концами белого головного платочка, и руки сухие тряслись, как в лихорадке. И у Тани глаза слезой заволокло. Павел Беляев смотрел на них благодарно и грустно, и что-то еще было в его взгляде такое… озадаченное немного. А Глупый Григ все трещал и трещал без умолку, и синие глаза горели радостью — дождался-таки отцова приезда. Но радость в них тут же и поблекла, когда он вывернулся из его рук, чтоб проститься со своей мудрой подружкой, и сменилась недетской совсем печалью. Так вдруг бросился бабку обнимать — чуть с ног не сшиб…
— Не плачь, Мудрая Пегги, я к тебе еще приеду! Вот честное слово! А хочешь, я тебе свой ноутбук подарю? В футбол будешь играть… Ну не плачь, а? Пап, можно? — тут же снова бросился он к отцу, просительно заглядывая ему в глаза: — Пап, можно я Мудрой Пегги ноутбук свой подарю? Ну, пожалуйста, пап… Она такая классная…
Опомнившись, Таня тут же решительно пресекла этот его порыв, не дав Павлу Беляеву и рта раскрыть. Проговорила торопливо и весело:
— Гришук, да некогда твоей Мудрой Пегги в футбол-то играть! Ее вон подружки на скамеечке заждались, все глаза проглядели! Вот приедешь к нам в гости, тогда и поиграете. В следующий выходной и приезжай! А Мудрая Пегги тебе пирогов напечет с картошкой. И борща наварит. Тебе же понравились ее пироги?
— Ага…
— А мне? — поднял на Таню веселые глаза Павел. — Мне тоже можно на пироги? Я тоже хочу!
— Ой, да пожалуйста! — засияла Таня ему навстречу так радостно, что тут же себя и одернула — вот же деревня! Нельзя так откровенно радость свою выражать, прямо неприлично как получилось… Да еще и краска свекольная ударила по щекам, закипела огнем смущения. Вот и стой теперь перед ним смешной матрешкой, глаза в пол опустив, раз сдерживать не умеешь порывы свои простодушные…
— Тань, спасибо тебе, — тихо поблагодарил Павел, — так меня выручила, сама не знаешь… Вот, возьми, Тань…