Третий рейх во взятках. Воровство и бардак немцев

Кустов Максим Владимирович

Безжалостный холод продолжается, и наконец-то по воздуху прибывают необходимое оборудование и зимняя одежда. Каждый день на наш аэродром приземляются транспортные самолеты, которые доставляют меховую одежду, лыжи, сани и другие вещи. Но все это слишком поздно, чтобы захватить Москву, слишком поздно, чтобы вернуть наших товарищей, которые замерзли от холода, слишком поздно, чтобы спасти десятки тысяч солдат, которые отморозили пальцы на руках и ногах, слишком поздно, чтобы армия могла продолжать движение вперед. Она вынуждена окопаться и перейти к обороне под ударами невообразимо тяжелой зимы.

Сейчас мы летим над районами, которые помним по прошлому лету: в районе истока Волги к западу от Ржева, рядом с самим Ржевом, вдоль железнодорожной линии на Оленино и дальше к югу. Глубокий

снег затрудняет движение наших войск, но Советы в своей стихии. Самый умный техник здесь тот, кто использует наиболее примитивные методы работы и передвижения. Двигатели больше не заводятся, все заморожено насмерть, гидравлика вышла из строя, полагаться на любой технический инструмент означает самоубийство. При этих температурах утром двигатели нельзя завести, хотя мы укрываем их соломенными матами и одеялами. Механики часто проводят в поле всю ночь, разогревая двигатели каждые полчаса, чтобы их можно было завести, когда эскадрилье придется лететь. Во время этих страшно холодных ночей часты случаи обморожения. Как офицер-инженер я провожу с техниками все свое время между полетами, чтобы не упустить шанс ввести в строй хотя бы еще один самолет. Мы редко мерзнем в воздухе. В плохую погоду мы должны летать низко, и оборона сильна, все слишком заняты, чтобы замечать холод. Конечно, это не гарантирует нас от того, что, вернувшись в тепло, мы не обнаружим симптомы обморожения» [2] …

2

Rudel H.-U. Stuka-Pilot. — New-York: Ballantine Books, 1963.

Немцы, пожалуй, даже переоценивали подготовленность Красной Армии к зимней войне. Немецкий историк Пауль Карель, например, писал: «Погода благоприятствовала русским. Во второй половине дня 27 ноября в течение всего каких-нибудь двух часов температура упала до 40 градусов ниже нуля. Для борьбы с арктическим морозом солдаты и офицеры Мантойфеля располагали лишь балаклавами (вязаные шерстяные шлемы, одеваемые под каски. — Авт.), легкими и короткими шинелями и узкими сапогами. Даже со слабым противником было бы невозможно сражаться в такой экипировке в сорокаградусный мороз.

Немцам пришлось заплатить дорогой ценой за неподготовленность войск к русской зиме. Дело заключалось не только в отсутствии меховых тулупов, валенок и тому подобного снаряжения, хуже того, германское Главное командование не знало или же не умело применять на практике простые и доступные методы ведения боевых действий в зимнее время. О том, что к продолжительной войне в России не готовились — во всяком случае, немецкий генштаб, — лучше всего говорит полная неподготовленность вермахта к ведению боев зимой. После первых снегопадов финны, видевшие немецких солдат, обутых в сапоги, подбитые стальными гвоздиками, в удивлении качали головами и говорили: «Ваши сапоги — идеальные проводники холода, вы с таким же успехом могли бы ходить прямо в носках!»

Выступая ближе к концу войны в Доме офицеров в Москве, маршал Жуков сказал, что его уважение к немецкому генштабу впервые пошатнулось, когда он увидел военнопленных, взятых Красной Армией в ходе зимней кампании. «Солдаты и офицеры носили очень тесные сапоги. И конечно, у всех у них были обморожены ноги. Немцы не обратили внимания на тот факт, что с восемнадцатого столетия русские солдаты получали сапоги на один размер больше, чем нужно, что давало им возможность набивать их соломой, а в последнее время газетами, и благодаря этому избегать обморожений».

Русские действительно избегали обморожений. У немцев же зимой 1941–1942 гг. на передовой случаи обморожения ног достигали во многих дивизиях 40 процентов.

Но мороз выводил из строя не только конечности солдат. В двигателях замерзало масло. Отказывались стрелять карабины, автоматы и пулеметы. Танковые моторы не заводились. Надо ли удивляться, что при таком раскладе боевой группе Мантойфеля, несмотря на упорное сопротивление, не удалось удержать Яхромский плацдарм, когда на нее обрушились солдаты 28-й и 50-й бригад из состава советской 1-й ударной армии, облаченные в зимние шинели и валенки. Стволы русских автоматов выглядывали из меховых чехлов, а затворы пулеметов были смазаны зимним маслом. Ничто не мешало русским сражаться. Если надо, они могли часами лежать на снегу, скрытно подползать к немецким аванпостам и уничтожать их» [3] .

3

Карель П. Восточный фронт. Кн. 1. — М.: Иографус. Эксмо, 2003.

Конечно же, русские вовсе не избегали обморожений. Вечная песня о мрачных гипербореях, которые в сугробе на брудершафт с белыми медведями водку пить привыкли, на Западе в ходу. Особенно она удобна, когда необходимо поражение объяснить.

Но, безусловно, зимой экипированы красноармейцы были лучше немцев. Непонятно, о каком выступлении Жукова в Доме офицеров в Москве идет речь, но все основания скорректировать мнение о немецком генералитете у него были.

Интересно, что именно говорили немецкие солдаты о тех, кто зимой 1941 года, в лютые морозы слал им не валенки и зимние шапки, не боеприпасы, а красное вино? В конце концов из той же Франции вместо вина можно было бы коньяку прислать. В этом был бы хоть какой-нибудь смысл. По крайней мере, солдаты вермахта могли бы ненадолго согреться.

А вместо этого шли в Германию жалостные письма. Например, уже в декабре 1941 г. рядовой А. Фольтгеймер в письме своей жене жаловался: «Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести… Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми — я погибаю, я умру, я это чувствую…» [4] А в письме ефрейтора Иоганнеса Михеля своей сестре от 22 февраля 1942 г. приведены живописные подробности зимнего солдатского быта: «… Отступление не прошло для нас бесследно — кто отморозил ноги, кто нос, всякое было. Питание стало безобразно скудным. Нужно самому себе помогать, иначе плохо кончишь. Но вы обо мне не беспокойтесь, уж как-нибудь мы пробьемся… Может быть, это скоро кончится, и мы вернемся здоровыми домой… Нам это все так надоело…» [5]

4

Мягков М. Ю. Вермахт у ворот Москвы, 1941–1942. М.: РАН, 1999. С. 189.

5

Там же. С. 193.

Возникает и другой вопрос: а куда же это «бдительное» гестапо смотрело? Кажется, что с теми, кто так «снабжал» свои войска в пиковой ситуации зимы 1941–1942 гг., разбираться должна была именно эта организация. Решить, кто это — коррупционеры, получившие взятки от французских виноделов, слабоумные, место которым в сумасшедшем доме, или тайные антифашисты, задумавшие погубить войска фюрера. Чья профессиональная обязанность заключалась в том, чтобы выяснить имена и должности персонажей, решивших солдат так не ко времени побаловать «красненьким»? Кто на допросе «третьей степени устрашения», выплевывая зубы, должен был объяснить, что он просто дурак с инициативой и большими полномочиями, а вовсе не вредитель, не убежденный антифашист, истово ненавидящий Гитлера?

Тот, правда, сам постарался максимально осложнить своим войскам зимовку в России, Браухича не послушав.

Просто поразительно — ну как можно было, начав войну против СССР 22 июня, всерьез рассчитывать победить «до холодов»? За считаные месяцы на огромных расстояниях. Ведь даже гипотетическое взятие Москвы и Ленинграда вовсе не гарантировало прекращение сопротивления Красной Армии на каких-то новых, восточных рубежах. На Дальнем Востоке, в Сибири, в Средней Азии еще оставались свежие дивизии, оставались призывники для формирования новых частей.