Третий шеар Итериана
Шрифт:
Они стояли на покатом склоне горы, вершина которой пряталась в облаках, посреди широкой хорошо утоптанной тропы.
— Внизу деревня, — махнув рукой, сказал Тьен. — Но я на твоем месте пошел бы вверх. Там что-то вроде монастыря при храме Земли. Его обитатели принимают к себе всех желающих.
Благословенное место. Туда идут все, ищущие покоя и утешения, а под храмом проходит энергетическая жила. Третий шеар и его свита несколько дней восстанавливали там силы после очередной, никто не вспомнит, какой по счету, войны…
— Решил сплавить меня в монастырь? —
— Да иди ты куда хочешь, — тяжело вздохнул шеар.
Гора посреди острова, остров посреди океана, отрезанный от остальной цивилизации, пока не слишком продвинувшейся в судостроении…
Тут можно неплохо устроиться: местные жители рады чужакам, которых почитают посланцами богов, так как без вмешательства высших сил попасть на остров невозможно.
Тут можно найти покой в стенах монастыря.
Тут можно тихо и незаметно умереть. Флакончик с ядом у Генриха в кармане. Пусть сам решает… Хотя нет. Вдруг надумает отыграться на ком-то из аборигенов?
Опасная емкость перекочевала в кулак к шеару. Да, пусть Генрих сам решает свою судьбу, но не чужую…
— Сомневаюсь, что когда-то ты поймешь, что натворил, — сказал ему на прощанье Тьен. — Но я могу дать тебе почувствовать, хотя бы ненадолго.
Лэйд попытался отступить в сторону, но он ему не позволил. Сжал ладонями вспотевшие виски человека.
— Я жил с этим чувством много лет. Носил его в себе так долго, что почти перестал замечать, но не забыл. Это — то, к чему ты так стремился. Удовлетворение, полученное от свершившейся мести. Ты ведь так и не испытал его? Так я поделюсь…
Кварталы Ли-Рей. Мастерская художника. Три имени, навсегда врезавшиеся в память.
Тогда он насытился местью сполна.
Генриху отдал лишь немного, но лицо археолога искривилось от горечи. Это ведь только говорят, что месть сладка…
— Вверху монастырь, внизу деревня, — напомнил Тьен, не глядя в наполнившиеся слезами глаза. — Успеешь дотемна.
Судьба этого человека его больше не интересовала.
Глава 38
За время отсутствия Тьена ничего не изменилось.
Да он и не ждал этого. Почти.
Разумом понимал, что случившегося не исправить, но не мог, стоя у двери в спальню, запретить себе верить в невозможное.
— Я вернулся.
С порога выглядело так, словно Софи спит, и он простоял там почти минуту, теша и мучая себя надеждой, что сейчас, вот сейчас, она отзовется на его голос. Но нет…
Подошел.
Снова лег рядом. Притянул к себе остывшее тело. Привычно подставил плечо под сделавшуюся тяжелой голову. Пригладил защекотавшие шею волосы.
— Я все правильно сделал?
Некому было ответить, но он знал, что правильно.
— Я не стану таким, как он. Никогда. Потому что у меня есть ты. Даже сейчас есть.
И всегда будет.
В памяти. В сердце. В спокойных и ясных глазах Люка, в шкодливой улыбке Клер…
Когда-то он думал, что если ее не станет, не станет и его. Но Софи не исчезла бесследно, она навсегда осталась частью своего маленького мира и оставила этот мир ему. Он не имеет права уйти, в небытие ли, в безумие ли, и бросить этот мир на произвол судьбы. Судьба неоправданно жестока порой — теперь он понимает это, как никто.
— Я только не знаю, как сказать им. Но я придумаю что-нибудь…
Наверное, он все же сошел с ума. И проявлялось это вовсе не в том, что он лежал в обнимку с трупом, да еще и разговаривал с ним. Не в поцелуях, нежных и в этой нежности совершенно противоестественных. Не в том, как, создавая иллюзию ответной ласки, клал себе на лицо холодную руку с неподвижными пальцами и, закрывая глаза, позволял ей медленно сползать, будто гладя его по щеке… Хотя нет, и в этом, конечно, тоже. Но больше всего сумасшествие его проявлялось в том, что сейчас, после криков и слез, после неуслышанной Огнем мольбы, после разговора с Генрихом, он был спокоен и рассуждал трезво и взвешенно.
Его горе было так велико, что он даже не пытался с ним справиться. Позволив себе утонуть в своей беде, он не захлебнулся, а опустился на дно. И там, на дне, он мог жить, думать и строить планы. Его душа не страдала от боли, она сама стала болью. А боль не способна чувствовать самое себя…
— Придумаю. Я же волшебник. Сказочник. Я сочиню для них самую лучшую сказку и сделаю ее реальностью. Я смогу… Но сначала мне нужно сказать им…
Рассказать Люку и Клер, что их сестры больше нет. Все равно, что заново пережить ее смерть.
Тьен боялся, что не выдержит этого.
Боялся, а значит, его помешательство не было таким уж сильным и необратимым, и он никак не мог решить, хорошо это или плохо. Сходить с ума совсем ему не хотелось, но если бы можно было остаться на дне…
— Однажды в Итериане мне довелось провести ночь в селении сиринов. Это такие люди-птицы… Точнее, они выглядят как люди-птицы, но вообще-то ничего людского в них нет. Сирины — дети стихий, один из младших народов воздуха. Но я не об этом… Мне отвели для ночлега комнату в доме молодой семьи. У них было двое детей. Девочка постарше — наверное, как Клер сейчас, только с крыльями и птичьими лапками. А мальчик — совсем маленький птенчик. Ночью он несколько раз просыпался, мне казалось, что это из-за меня: дети чувствуют чужаков… Он просыпался, и тогда мать брала его на крыло и укачивала. Пела колыбельную. У сиринов красивые голоса. А слова простые были, я запомнил. Только голос у меня не очень, я же не сирин. Но я тебе все равно спою…
Простые слова. Хорошие. О любви, что защитит и согреет в ночи. О том, что завтра наступит новый день, и солнечный свет разгонит сумрак тревог. О том, что счастье — это отражаться в родных глазах.
Но голос у него, и правда, не годится для песен. Низкий и хриплый, а то вдруг срывается на писк, почти на плач. И в очередной раз взяв слишком высокую ноту, он умолк.
Лежал в тишине.
Перебирал тонкие пальчики — ломкие веточки, на одной из которых болталось внезапно ставшее слишком большим бриллиантовое колечко.