Третий шеар Итериана
Шрифт:
— Нет, не так, — оттолкнул блюдо честный юноша. — Я не…
— И я «не», — подмигнул ему Этьен. — Понимаешь теперь, какая глупая ситуация? Мы говорим, что пирог твой, а ты знаешь, что это не так. И точно так же, как ты не возьмешь незаслуженный пирог…
— Я возьму, — неожиданно для всех Кеони придвинул к себе блюдо. — Раз вы утверждаете, что он мой, я соглашусь. Нельзя обманывать ожидания тех, кто в тебя верит.
Он взял вилку и сковырнул большой кусок пористого теста. Подул и отправил в рот.
— Этьен, — придвинулась
— А хрен ее знает, — махнул он рукой.
Подозвал официанта и заказал еще один пирог.
Глава 13
Первое письмо Софи написала через неделю после того, как он исчез. Всего пара строчек.
Где ты? Как? У нас все хорошо. Скучаем. Возвращайся…
Второе было длиннее.
Третье…
В доме стало пусто. Люк слишком мал, чтобы понять. Подруг нет. У сударыни Жанны только и разговоров, что о непутевом сыне и болячках, а господину Гийому главное, чтобы в лавке был порядок.
А в комнате Тьена осталась стопка писчей бумаги и чернила. Много чернил, словно в самом деле собирался писать сказки…
Сказки Софи сочинять не умела. И дневников, как героини романов, не вела. Глупость какая — эти дневники! А письма — другое дело. И не беда, что адресат неизвестно где… Вернее, беда, еще какая беда, но писать-то можно. Не очень часто, и лишь когда есть о чем.
Сирень зацвела — чем не новость? Наломала душистых веток, расставила по всему дому. И в его комнате тоже. А до того все вещи перестирала, рубашки погладила, постель чистую застелила…
Люку ботиночки купила из тех денег, что оставил, спасибо. Не нужно было, они бы и так не пропали, но… И платье себе. Два. Потому что лето, тепло, жарко даже, а ей, оказалось, и надеть нечего. Из прошлогоднего выросла… Не такая она уже мелкая!
С Люком в кинотеатр ходили, в тот самый, что возле студенческого клуба. Там еще тапером старичок, которого они в музее видели. Фильм интересный был, про любовь… А потом к ним какие-то парни подошли. Познакомиться хотели. Неприлично же, когда вот так прямо на улице подходят? Не стала с ними разговаривать…
Книгу купила, про цветы. Еще роман один, но про цветы интереснее. Оказывается, Нирейская невеста не белая, а красная. В Нирее по-другому все, у них у девушек свадебный наряд красный. А белая — Красавица Южноморья… Это она про розы, которые он ей тогда принес. Еще желтая была, Филомена. Она в их климате не цветет, только в оранжереях. И дорогая. Вот нужно было такую дорогую покупать?
Никаких не нужно. Пусть только приходит, а розы у них в саду скоро распустятся. Сначала Маргарита, а потом Кларисса…
Писала чисто, без ошибок — каждое слово проверяла. Словарь специально для этого купила. Все равно пригодится, когда Люк в школу пойдет, а Тьену не понравится, если с ошибками.
О брате, о доме, о розах…
О том, что встретилась с сестрами Ламиль. Анна на него уже почти не сердится. У нее новый поклонник. Скучный и слишком заумный, но Анну, кажется, по-настоящему любит и родителям ее нравится. А Ами решила стать великой художницей, но это пока секрет…
Об отце, который появился на пороге их дома осенью. О Клер. Она такая маленькая и все время болеет. Пришлось уйти из лавки… Спасибо, что оставил деньги. Малышке они пригодились: на докторов, на лекарства…
Сложенные вчетверо листы ложились в круглую жестяную коробку из-под печенья. Коробка пряталась на шкаф.
Когда продали дом и переезжали на квартиру неподалеку от депо, где работал отец, таких коробок было уже две. Софи упаковала их со своими вещами, а на новом месте нашла для них тайничок между стеной и комодом.
И продолжала писать…
— Ему, значит?
В тот день она водила детей в парк, а отец вернулся домой раньше обычного. Что он делал в их с Клер комнате и как наткнулся на письма, она не спросила. Вообще ни о чем не спросила: увидела разбросанные по столу развернутые листы, и дыхание перехватило от возмущения.
— Спасибо, что не жалуешься, — поблагодарил родитель серьезно. — А то ведь такого могла понаписать…
От него пахло спиртным, хоть Софи накануне и спрятала бутылку. Видно, ее и искал.
— Тяжело тебе одной? — вздохнул он.
— Я не одна.
У нее Люк есть. И Клер. И Амелия. И Анна. И Макс. И Рене… У нее и отец, если подумать, есть.
— Вернется, — сказал он вдруг.
— Много ты знаешь!
Захотелось ударить его, наорать — за то, что рылся в ее вещах и в ее жизни, за то, что снова пил, за то, что завел этот разговор…
— Вернется, — повторил отец. — Если живой, обязательно. Я, может, в людях не слишком разбираюсь, но этот твой…
— Он не мой.
Но письма собрала. Каждый листочек бережно сложила и убрала в коробку. А коробку — в тайник, который уже не тайник.
— Браслет не продала еще?
— Тот, что ты подарил?
— Не я. Расскажу. Но ты уж не пиши про это, ладно?
…Когда врач, лечивший Люка, сообщил Софи, что брат никогда полностью не исцелится и не вернет себе зрение, она не плакала. Хватило слез, что пролила, пока он лежал в больнице. Пришла домой, растопила на кухне плиту и сожгла подчистую содержимое уже трех жестяных коробок. А коробки выбросила.
Но браслет остался. И привычка складывать в уме долгие письма.
Только заканчивались они теперь иначе.
…У нас все хорошо. Скучаю. Не приезжай…
А он приехал.
И если бы не доктор, не новая надежда для Люка, Софи только и думала бы, что о бывшем квартиранте. Но брат был, несомненно, важнее.
А Тьен? Он лишь возит Люка на лечение. И она вовсе не собиралась о нем расспрашивать.
— О чем вы говорили?
— О разном, — неопределенно ответил Люк.