Третий
Шрифт:
За ларьком кто-то стал насвистывать, Мартинс узнал знакомую мелодию, повернулся и замер. Сердце его торопливо забилось то ли от страха, то ли от волнения — или воспоминаний, пробужденных этой мелодией, потому что жизнь всегда становилась ярче с появлением Гарри. Появился он словно ни в чем не бывало, словно никого не зарывали в могилу и не находили в подвале с перерезанным горлом, как всегда, самодовольно, вызывающе, словно бы говоря- «принимайте меня таким, как есть», — и конечно, его всегда принимали.
— Гарри.
— Привет,
Только не подумайте, что Гарри Лайм был обаятельным негодяем. Вовсе нет. У меня в досье есть превосходный снимок: он стоит на улице, широко расставив толстые ноги, огрузлые плечи чуть ссутулены, выпирает брюшко от вкусной и обильной еды, на веселом лице плутовство, довольство, уверенность, что его счастью не будет конца. Подойдя, он не протянул руки из опасения, что Мартинс откажется ее пожать, а похлопал его по локтю и спросил:
— Как дела?
— Нам нужно поговорить, Гарри.
— Само собой.
— Наедине.
— Здесь это будет проще всего.
Он всегда знал все ходы и выходы, знал их даже там, в разрушенном парке, и дал на чай женщине, управлявшей колесом обозрения, чтобы она предоставила вагончик им на двоих.
Раньше так поступали ухажеры, — сказал он, — но сейчас они стеснены в деньгах, бедняги, — и глянул из окна раскачивающегося вагончика на фигурки остающихся внизу людей, казалось, с искренним сочувствием.
По одну сторону город очень медленно уходил вниз, по Другую очень медленно появлялись большие скрещенные опоры колеса. Горизонт отступал, показался Дунай, и быки моста кайзера Фридриха поднялись над домами.
— Ну что ж, — сказал Гарри, — рад видеть тебя, Ролло.
— Я был на твоих порохонах.
— Хорошо устроено, правда?
— Для твоей подружки не очень. Она тоже была у могилы — вся в слезах.
— Славная малышка, — сказал Гарри. — Я к ней очень привязан.
— Когда полицейский рассказал о тебе, я не поверил.
— Знать бы, как все сложится, — сказал Гарри, — то не пригласил бы тебя. Но вот уж не думал, что полиция интересуется мной.
— Ты хотел взять меня в долю?
— Я всегда брал тебя в дела, старина.
Лайм стоял спиной к дверце качающегося вагончика и улыбался Ролло Мартинсу, а тот вспоминал его в такой же позе в тихом углу внутреннего четырехугольного двора говорящим: «Я нашел способ выбираться по ночам. Совершенно надежный. Открываю его только тебе». Впервые в жизни Ролло Мартинс оглядывался на прошлое без восхищения и думал: «Он так и не повзрослел». У Марло черти носят привязанные к хвостам шутихи: зло похоже на Питера Пэна (Персонаж одноименной пьесы английского драматурга Дж. Барри (1860–1937).) — оно обладает потрясающим и ужасным даром вечной юности.
— Бывал ты в детской больнице? — спросил Мартинс. — Видел хоть одну из своих жертв?
Глянув на миниатюрный ландшафт внизу, Гарри отошел от дверцы.
— Мне всегда страшновато в этих вагончиках. — И потрогал дверцу, словно боялся, что она распахнется и он упадет с высоты на усеянную железками землю. — Жертв? — переспросил он. — Не будь мелодраматичным, Ролло, погляди-ка сюда. — И показал на людей, кишащих внизу, словно черные мухи. — Будет ли тебе искренне жаль, если одна из этих точек перестанет двигаться — навсегда? Если я скажу, что ты получишь двадцать тысяч фунтов за каждую остановленную точку, ответишь ли ты не колеблясь: «Старина, оставь свои деньги при себе»? Или начнешь подсчитывать, сколько точек сможешь пощадить? Эти деньги не облагаются налогом, старина. — Он улыбнулся мальчишеской, заговорщицкой улыбкой. — В наше время это единственный способ разбогатеть.
— Ты не мог заняться автопокрышками?
— Как Кулер? Нет, я всегда был честолюбив. Но им не схватить меня, Ролло, вот увидишь. Я снова вынырну на поверхность. Умного человека утопить невозможно.
Вагончик, раскачиваясь, остановился на высшей точке орбиты. Гарри повернулся к Мартинсу спиной и стал смотреть в окно. Мартинс подумал: «Один хороший толчок, и стекло разобьется» — и представил себе тело, упавшее среди тех мух.
— Знаешь, — сказал он, — полицейские собирались вскрыть твою могилу. Кого они там обнаружат?
— Харбина, — простодушно ответил Гарри. Потом отвернулся от окна и произнес: — Погляди-ка на небо.
Вагончик неподвижно висел на высшей точке орбиты, и закатные лучи разбегались по хмурому облачному небу за черными балками.
— Почему русские хотели забрать Анну Шмидт?
— У нее фальшивые документы, старина.
— Я думал, может, ты хотел переправить ее сюда, потому что она твоя подружка? Потому что любишь ее?
Гарри улыбнулся:
— У меня здесь нет никаких связей.
— Что сталось бы с ней?
— Ничего особенного. Выслали бы обратно в Венгрию. Никаких обвинений против нее нет. Ей было бы гораздо лучше жить на родине, чем терпеть грубость английской полиции.
— Анна ничего не рассказала о тебе полицейским.
— Славная малышка, — повторил Гарри с самодовольной гордостью.
— Она любит тебя.
— Что ж, ей не приходилось жаловаться, пока мы были вместе.
— А я люблю ее.
— Прекрасно, старина. Будь добр к ней. Она того заслуживает. Я рад. — У Лайма был такой вид, будто он устраивал все к всеобщему удовольствию. — И позаботься, чтобы она помалкивала. Хотя ничего серьезного ей не известно.
— У меня руки чешутся вышибить тебя вместе со стеклом.
— Не вышибешь, старина. Наши ссоры всегда кончались быстро. Помнишь ту жуткую, в Монако, когда мы клялись, что между нами все кончено? Я всегда доверял тебе, Ролло. Курц уговаривал меня не приходить, но я тебя знаю. Потом он советовал… ну, устроить несчастный случай. Сказал, что в таком вагончике это будет очень легко.
— Но ведь я сильнее тебя.
— А у меня пистолет. Думаешь, пулевая рана будет заметна после падения на эту землю?