Третья дорога
Шрифт:
— Ну, с кем сыграем? Ну, с кем? — посмеиваясь, спрашивал он. — Ставлю полтинник. Ну, с кем?
Мы тоже посмеивались, глядя на него, еще не зная, обратить его предложение в шутку или принять всерьез.
— Ну, с кем? С кем?
Мы посматривали друг на друга, нам было скучно, каждый из нас жаждал развлечения, но никто не хотел начинать первым, каждый предпочитал выступать в роли зрителя.
— Давай! — неожиданно сказал я.
Мне вдруг захотелось показать Лильке, какой я отчаянный, какой я везучий человек! Выиграл же я тогда двадцать копеек!
Вадик
— Еще?
— Еще… У меня восемнадцать…
— Двадцать… Полтинник! Гони полтинник! — дурашливо закричал Вадик.
— Нет, давай еще.
Вовсе не азартное желание отыграться владело мной, когда я снова потянулся к картам. Просто мне очень не хотелось вот так, ни за что ни про что отдавать свой полтинник — целых два билета в кино! Да и выглядеть несчастным неудачником в Лилькиных глазах тоже было не особенно приятно. Хоть я и старался сделать вид, что проигрыш мне совершенно безразличен, наверно, она все-таки заметила, как огорченно вытянулось мое лицо.
Мы сыграли еще раз, и я проиграл снова.
— Ну, полный провал! Полный провал! — покатывался со смеху Вадик.
И я тоже старался улыбнуться.
Ребята сгрудились вокруг нас.
— Ну вот, еще только карт здесь не хватало, — проворчала какая-то женщина, спускаясь по лестнице. — Вот скажу дворнику — он вас живо метлой погонит!
— Зачем же дворнику? — тут же отозвался Эрик. — Метла, тетя, вам и самой будет очень к лицу!
Мы сыграли еще раз, я выиграл, потом проиграл снова, потом опять выиграл — короче говоря, кончилось тем, что мой полтинник все-таки перекочевал в карман Вадика.
«Ладно, — утешал я себя, — ничего страшного. По крайней мере, развлеклись ребята…»
Я думал, что на этом все и кончится, — не собирался же я серьезно играть в карты, в конце концов, это была только шутка, забава, от нечего делать.
Но на другой день я неожиданно для себя почувствовал, что мне опять хочется испытать это нетерпеливое азартное ожидание: повезет или нет? И когда Эрик небрежно предложил пойти к нему и сыграть в какую-нибудь интеллектуальную игру, ну, например, в картишки, я согласился.
Так началось мое новое увлечение. Отцу, конечно, я ничего о нем не рассказывал. Если он спрашивал меня: «Чем это вы, интересно, занимаетесь там, у Эрика?» — я отвечал по-прежнему:
— Как чем? Ну, разговариваем… Уроки готовим…
Если говорить откровенно, я еще не привык с легкой совестью обманывать отца, каждый раз я чувствовал себя очень скверно и торопился перевести разговор на что-нибудь другое. Но что было делать? Будь у меня такой отец, как, например, у Сереги, мне бы, наверно, не приходилось врать: однажды он рассказал нам, что, когда учился в Академии художеств, бывало, целые дни играл в карты, даже на лекции не ходил…
Я слышал и читал немало разных страшных историй о том, как затягивают карты, о картежных долгах и тому подобном. Но долги мне не грозили, потому что ставки у нас были маленькие, при всем желании я мог проиграть за вечер копеек двадцать — тридцать, не больше. Но не всегда же я проигрывал! Это во-первых. А во-вторых, я был совершенно уверен, что стоит только установиться нормальной зимней погоде, когда начнутся коньки, лыжи, и все наше увлечение картами моментально кончится…
Как-то домой к нам заходила Галина Аркадьевна. От нее я узнал, что сейчас подходит к концу последняя, контрольная серия опытов — после них уже не останется никаких сомнений, прав был Колесов или нет. Так что отец опять возвращался из института поздно, — я чувствовал полную свободу.
…В этот день с утра слегка подморозило, а к вечеру пошел снег. Он запорошил асфальт и не таял.
Я бежал через двор к Эрику, оставляя за собой черные следы, позвякивал в кармане мелочью и напевал:
Если радость на всех одна, На всех и беда одна…Постояла бы такая погода еще пару деньков, и, глядишь, в воскресенье откроют каток. А там, пожалуй, и за город можно будет махнуть всей компанией на лыжах.
Если радость на всех одна, На всех и беда одна…У Эрика все уже были в сборе: сам Эрик, Вадик и молчаливый Витёк, — ждали одного меня.
Вадик уже тасовал колоду — вчера он проиграл, и теперь ему не терпелось поскорее сесть за карты. Он начал сдавать по кругу по одной, и Эрик сразу же хватал и заглядывал в каждую свою карту, как только она ложилась перед ним, Витёк же терпеливо выжидал, пока собирались все его карты, затем не спеша поднимал их, и на его лице возникала загадочная улыбка. Сначала эта улыбка очень беспокоила меня, мне все время казалось, что у Витька полные руки козырей, но потом я понял, что он улыбается всегда одинаково, независимо от того, какие карты придут к нему. Вадик что-то бубнил себе под нос — ему опять не везло.
«Хорошо бы опять собраться всем вместе, — думал я, — чтобы и Серега, и Алик был, и Лилька. И двинуть на лыжах за город. Только обязательно всем вместе. Как раньше. А что, Алик живо примчится, если его позвать. Можно даже по почте послать ему шутливое приглашение: мол, глубокоуважаемый сэр, не соизволите ли вы явиться в ноль-ноль часов ноль-ноль минут туда-то и туда-то… Алик любит такие штуки…»
— Колька, твой ход, что ты зеваешь? — сказал Эрик.
«Надо попросить отца, чтобы он купил мне новый свитер. Хорошо бы такой, как у Эрика. Говорят, сейчас есть в магазинах законные свитера, канадские…»
Ого! Кажется, опять выиграл. Вот всегда так получается — чем меньше я забочусь о выигрыше, тем больше мне везет.
Я потянулся, стараясь скрыть довольную улыбку.
И вдруг Вадик схватил карту, которую я только что бросил на стол.
— Это что? — каким-то странным незнакомым голосом спросил он.
— Как что? — сказал я. — Черва. Восьмерка червей.
И вдруг сообразил, вспомнил, что три хода назад я сыграл так, словно у меня не было ни одной червы — наверно, задумался, отвлекся и не заметил эту несчастную восьмерку.