Третья истина
Шрифт:
Сережа повернулся в сторону Стеллы и со злостью сказал:
– Саня ходит в госпиталь. Ей благодарность недавно выносили, без каких-то там алтарей. Как она уколы делает, за ранеными ухаживает, так, может, и Людмила Кирилловна не сумеет! А ты, Белахова, ступай и останавливай грудью пули, если приспичило, все равно от тебя никакого другого проку нет!
Стелла вскрикнула: «Сережка, у меня вдруг открылись глаза!!», рванулась, вскочила, и, зарыдав, побежала от них в черноту улицы.
– Сережа, ну, как ты мог такую грубость ей сказать? Пошли, догоним.
–
Но Саша не могла допустить, чтобы, пока она сама станет с Сережей разговоры разговаривать, где-то на улице, плача, бродила, пусть и раздражающая, но несправедливо оскорбленная Стелла.
– Что это у тебя за черствость такая? Вставай! – она решительно пошла в том направлении, куда помчалась Стелла, и Сережа нехотя поплелся следом.
Луч фонаря высветил Стеллу за первым же углом. Она стояла неподвижно, закинув лицо к своим небесным тезкам и растопырив в стороны руки с вывернутыми вперед ладонями.
– Чего психуешь, Белахова? – «любезно» обратился к ней Мацко. – Это ты пулю искать, что ли помчалась?
Саша перебила его:
– Стелла, разве стоит таких переживаний неудачное слово? Просто слово? Несколько слов? Успокойся, пожалуйста. Тем более что сейчас последуют искренние извинения. – Саша мимолетно улыбнулась в сторону Сергея.
Мацко сказал: «уф», с неприязнью покосился на Стеллу и пробурчал:
– Ладно, Белахова, извиняй, – помолчал и отчеканил: – раз Саня просит.
Саша вздохнула. Этот, второй треугольник ее общения, в отличие от того, где катетами служили Фимка с Юлей, давно ее беспокоил. Не надо быть особо проницательным, чтобы понять: Стелла перенасыщена пламенными чувствами, а ее предмет отличается полнейшим отсутствием ответных. Неудивительно, впрочем, – он, отнюдь, не стоик, а кто еще был бы способен выносить Стеллу в больших дозах? Но дело усугублялось тем, что если он кого-то и дарил вниманием в доступном для его суховатого характера объеме, так это ее, Сашу. Увы, это было именно то, на что в нынешнее злосчастное дежурство открылись глаза у Стеллы, последней из всех.
На следующий день, вернее, на следующую ночь, Стелла вдруг неожиданно возникла около ее кровати, в длинной ночной рубашке, с разложенными по плечам и груди волосами, и лихорадочно зашептала:
– Санка, я тебя заклинаю, отдай мне Сережку! Он мой, слышишь, он мой! Отдай!
– Наташа, – Саше почему-то показалось, что настоящее имя скорее приведет в чувство потерявшую голову Белахову. – Сделай паузу, вдохни глубоко и призови здравый смысл. Сережа, чт'o, украденный платок? Как его можно отдать? У меня со всеми – общие дела, работа... И с Сергеем. И какие тут причины для заклятий? Может, в бубен еще побьем, как шаманы?
Стелла, зажав уши, трясла головой и никаких доводов рассудка слушать не желала:
– Он из-за тебя... Не отнимай, не отнимай Сережку, мы с ним пойдем рука об руку, станем мечтать, разговаривать, спорить... Он – мой Бог, пойми, пойми!
Саша хотела было, шутя, напомнить, что не далее как два дня назад Стелла яростно отрицала всякое наличие Создателя, клеймила и самого Бога и имя Его, делая доклад в кружке «Юный атеист», но вовремя спохватилась – какие тут шутки, когда Белахову всю трясет.
– Хорошо, Стелла, что от меня требуется? Отказаться от всякой совместной с ним деятельности? Убегать, едва завижу? Возьми себя в руки и спокойно, внятно объясни мне. Без истерики.
– Скажи ему, что он тебе не нужен. Усталый, печальный, бледный, как смерть... Он нужен только мне!
– Что за умопомрачительную ерунду ты несешь? – соскочила Саша со своего рассудительно-участливого тона. – Ты о ком это? Сергей – вполне бодрая и позитивная личность. С крепкими нервами. Не весельчак, конечно, но это его не бледнит. Просто, мы все сейчас не слишком румяные.
– Уходи, уходи! – зарыдала Стелла, забывая, что это она сидит на Сашиной кровати и при обозначившемся в разговоре тупике, из них двоих естественнее удалиться именно ей. – Я этого не переживу...
– Хорошо,– скрепя сердце, сказала Саша.– Я попробую поговорить с Сережей.
Она мечтала, чтоб визит Стеллы поскорее закончился. Эта девочка как будто Сашино кривое зеркало. И это делает разговор о ее страданиях неприятным вдвойне. Вот и глазами хлопает, словно дразнит.
Про себя она решила, что, конечно, всю эту чушь насчет «мой», «твой», «отдай», она Сергею пересказывать не станет, но попытается объяснить, что над человеком вообще не стоит издеваться, а уж если ты ему нравишься, то это еще и жестоко.
Однако результат ее разговора с Сережей получился противоположным искомому. Тот, не дав ей развернуть приготовленный тезис о чуткости и милосердии, безапелляционно заявил, что Белахова – дура, от которой надо держаться подальше. Саше удалось только вырвать обещание воздерживаться от доведения этого мнения до сведения самой Белаховой. Сережка дал его торопливо-небрежно и тут же завел другой разговор. Начал он с изложения ей своих планов после школы идти на рабфак, а дальше – в институт, чтоб стать инженером-электротехником. Саша с уважением и завистью подумала: «как он четко и определенно все наметил и расписал. И не просто «инженер», а именно инженер-электротехник». А потом оказалось, что в этих планах есть место и для нее, Саши. Сережка, сощурив глаза, увлеченно объяснял:
– У меня, сама знаешь, с языками плохо выходит, даже с русским, а уж с иностранными – полная хана. До других не доходит, а я-то сообразил, без них настоящей высоты не видать, так чтобы со старыми «спецами» потягаться. А вместе с тобой – я добьюсь! И я для тебя – то, что нужно. Думаешь, я не понимаю, что ты – из «бывших»? Слепым надо быть – у тебя ж всё: повадка, походка, разговор, французский тот же – вопит просто об этом. Это тебе не Белахова нескладушная! Я уж про фамилию не говорю. Ну и какая у тебя с такой фамилией дорога? А я – потомственный пролетарий. И я в лепешку расшибусь, а пробьюсь! Ну, и ты со мной. Возраста достигнем, распишемся, станешь Мацко, – и дело в шляпе. Про Шаховскую и не вспомнит никто!